Татьяна Мудрая - Мириад островов. Строптивицы Страница 39

Всё это самое время обе неторопливо озирались вокруг при свете фонариков, как-то внезапно накопивших энергию и отдающих её с усердием двойного солнца. Если принять за гипотезу утверждение об изначальном тождестве башен, то из этого следовал вполне определённый вывод: здесь была часть круговой анфилады. Но никак не вестибюль, вопреки всякой логике. Слишком много серых домотканых половиков, брошенных на дорогой мозаичный пол (мрамор, орлец, яшма). Избыток ниш в стенах — они казались двойной шеренгой родовых портретов, вынутых из рам полированного дуба, только сейчас из них глядела темнота. Мебель, нисколько не производящая впечатления функциональной, — так невелика по размеру, что добрая треть удельного веса приходилась на сквозную резьбу, объёмную вышивку и прочие смысловые загогулины.

Откуда взялось это слово — смысловые?

Олавирхо сказала:

— У тебя тоже такое чувство, Барба, что вся эта красота по внешности непригодна для использования, зато порывается что-то сказать смотрящему?

— Воплощение текста, — ответила сестра. — Нет, не так: сам текст для умеющего воспринять. Неслышный зов. Оттого и не следует ожидать привидений.

— М-м?

— Они удалились, испуганные ремонтом. Шучу. Теперь вещи и в самом деле отвечают сами за себя и говорят с нами без посредников.

— А мы, получается, перешли-таки на другую сторону зеркала?

— Отчего ты говоришь о зеркалах?

— Барба, кто у нас умён — я или ты? Вот ты и соображай, что ненароком ляпнула твоя сестричка.

Барбара коснулась выпуклого парчового медальона на мебельной обивке:

— В нашей башне ни один раритет не имел души. Её, похоже, приходилось привносить и даже запирать. А здесь живут…

Она замялась.

— Если это Зазеркалье — то чистейшие души? — рассмеялась Олавирхо. — Но какие плотные и искусно пересотворённые!

— Получившие жизнь от творца. От такого предостерегают в Сконде: не изображай зверя и человека, ибо они потребуют от тебя душу и разорвут, желая поделить меж собой.

Тем временем анфилада разворачивалась перед ними страницей прекрасного свитка. Здесь было то же, что в замке Шарменуаз, кроме оружейной палаты, на месте которой возникли бальная зала, парадная столовая, вся в гобеленах, комната для музицирования и прочих театральных действ, тоже затянутая ткаными узорами и картинами, а также кладовая для припасов, которые не нуждались в погребном холоде. Стол, несмотря на размеры, не производил сколько-нибудь внушительного впечатления, потому что был хитроумно вырезан в форме гигантского дубового листа, только что без черенка. Кресла, которые могли закрыть углубления в торце столешницы, отсутствовали напрочь, а фарфоровая посуда в хрустальной горке светилась, как зубы в щербатом рту. Струнные инструменты были много мельче клавесина или арфы и расставлены по концертном зале так, чтобы создать впечатление густой населённости, — но не создавали. В гардеробной, куда девушки зашли, чтобы при случае знать, во что переодеться, так же было с сундуками: вещей было немного, хоть и отменного качества, и хотя не все отчётливо мужские, но и на женские не слишком похожи.

Кухня была пуста, как городская площадь без торговых рядов и эшафота. Шмыгали по углам задумчивые мыши, ящерка взирала на путешественниц с потолка, голубоватые лучи фонариков отражались в выпуклых глазах, падали на медные и мраморные плиты.

Также прискорбно пустовала выгороженная из анфилады клетушка, откуда низкие ступени вели на перемычку, соединяющую башни.

Зато ванная комната, хоть невелика и пропахла не стиркой и мытьём, а — по неясной причине — готовкой, казалась ещё и покруче той, что в замке Шарменуаз. Помимо каменно-керамического биде и душевого поддона — оба явно рутенской работы, — она вмещала плоскую алебастровую посудину на ножках, где при надобности могли плескаться несколько человек. По всей видимости, внизу находилось целое подземное озеро кипятка, холодную же воду брали, похоже, прямо из Игрицы — пахла не серой, но грозовым облаком и молниями. Чтобы прийти к такому выводу, пришлось как следует повертеть серебряные краны — Барбара даже испугалась, что гул хлещущей в широченную лохань струи разбудит обитателей.

Но пока они не появлялись: будто кастеллан и прочие слуги в самом деле исчезли где-то во внешних краях или испарились в самом переходе.

И вещи могли без помех и лишних свидетелей говорить своими беззвучными голосами, шелестом осыпающейся штукатурки, свистом сквозняков и дребезжанием стёкол.

— Всё здесь тоскует, — проговорила Олли. — Устало держать себя в надлежащей форме. Ты чувствуешь?

— Давно не приобщалось к чужой жизни, — рассудительно кивнула младшая сестра. — Нам так упорно это внушали, что теперь ничего не стоит поверить.

— Но ведь это и в самом деле не будет стоить нам ни гроша, если поверим! — отозвалась старшая. — Как насчёт того, чтобы попробовать?

И они продолжили своё шествие по бесконечно закругляющемуся коридору, не обращая внимания на то, что всё вокруг, шелестя, слетало наземь, словно шевелюра с осеннего клёна: и тусклые заоконные звёзды, хлопья пыли с потолка, и лоскуты истлевших парчовых обоев со стен, и сама одежда Барбары и Олавирхо. Под конец у каждой осталось лишь по широкому крючковатому кинжалу и по два тугих полотняных свёртка, которые они вовремя подхватили и укрепили на заменившем пояс длинном шнуре. Хотя откуда взялся сам шнур — сказать никто из обеих не мог. С потолочного крюка свалился, что ли.

И — у обеих — возникло непонятное ощущение между средним и безымянным пальцами правой руки — будто крупная соломина застряла.

Когда окружающее начало повторяться, девушки поняли, что искомое обретается в центральном восьмиграннике, и стали по очереди изучать выходящие туда сосновые щиты с бронзовыми накладками.

— Не поддаётся, — шёпотом пожаловалась Олли после того, как они в третий раз обошли анфиладу и во второй — изнасиловали первую дверь. — Ни взад, ни вперёд, ни вбок. Ни даже вверх. Тяжеленная, а ручки маленькие.

— Тогда не шилом, так мылом, не силой, так хитростью, — пожала плечами Барбара. — С одной стороны если наши кавалеры там — а они там, я их немного чувствую, — то изнутри на засов заперлись, а с другой — если будем ломиться и разбудим, то вряд ли откроют. Дилемма, однако. Погоди. Ты говоришь — вверх?

— Мост, — вслух подумала Олавирхо.

— Именно. Если башни строились по одному проекту — кем именно, опускаем, — то пенал, куда выходит другой его конец, и есть комната Прайма. Легендарная. Вообще-то понятно, отчего обоих наследников устроили рядом с потайными ходами. Чтобы стерегли.