Чудеса и чашка чая (СИ) - Литера Элина Страница 4

Пожалуй, она сделает круг по ближайшим кварталам и все же вернется в академию.

Два юных музыканта, лет по четырнадцать, не больше, один с гитарой, второй с бубном, распевали залихватские куплеты:

Пришел корабль из дальних стран,

А в трюме что, а в трюме что?

Шелка, парча и золото,

Чтоб лорд Блэкборн набил карман.

Идёт от лорда Джен по утрам,

А в трюме…

– Безобразие! Похабники! – седая дама возмущенно грозила музыкантам тростью. – Полиция! Где полиция, когда она нужна? Никуда не уходить!

От ее трости побежали фиолетовые искры и окружили певцов обманчиво тонким ободком. Повезло же беднягам вспомнить “Блэкборна” рядом с геомагессой-моралисткой.

Мальчишки выглядели чрезвычайно несчастными.

Пить Эва не собиралась, но петь… петь, похоже, придется. Она быстро шагнула к растерянным музыкантам и, прошептав: “Звездочка”, тут же затянула:

Маленькой звездочке

Горестно одной,

Скрылись за тучами

Звездочки зимой.

Вышел на улицу

Добрый маг огня.

Вспыхнули звездочки

Радостно звеня.

Парни быстро сообразили присоединиться.

Геомагесса явилась, едва ли не подталкивая служителя закона тростью, когда трио с благонравными лицами выводило про “яркий хоровод”, а внимало им два исключительно респектабельных семейства.

Краем глаза Эва заметила, как полицейский развел руками. Геомагесса, поджав губы, втянула искры назад в трость, недобро глянула на Эву и ушла прочь.

Они исполнили “Три белых единорога”, песенку про мага-недоучку и закончили веселыми “Колокольчиками”.

Пересчитав монеты, мальчишки вознамерились угостить Эву шоколадом за чудесное избавление от неприятностей. Эва улыбнулась: вот и пришло время “пить”.

В кафе и правда нашелся свободный столик. Заказали по чашечке, разговорились. Музыканты были двоюродными братьями, которых оставили на попечение тетки.

Допив шоколад, старший пересчитал монеты и вздохнул:

– Эх… мало напели.

– Вернемся домой – запоете! Так и знала, что найду вас тут! Опять позорили меня по улицам? А это кто с вами? Неужели вы… вы…

Эва вскочила и старательно улыбнулась разъяренной госпоже, которая нависла над братьями с таким видом, что вот-вот возьмет их за уши.

– Я Эвелина Вадрейн, студентка университета.

Пока еще…

Госпожа смерила ее взглядом и скандалить передумала. По крайней мере, с Эвой.

– Допили? Пошли. – Она глянула на Эвину юбку, – да вы, Эвелина Вадрейн, шоколадом обляпались.

Действительно, на серой юбке виднелось пятно. Эва расстроилась. Одежды у нее мало, а ее очередь к чистящему артефакту только послезавтра, когда она, вероятно, будет трястись в дилижансе.

Тётка певцов сжалилась:

– Пойдемте со мной, тут два квартала всего. У хозяйки чистка есть, авось разрешит.

Оказалось, что юные музыканты учатся в гимназии и помогают тетке, экономке в большом особняке. Тетка провела всех через вход для слуг, отправила “музыкантов” убирать кухню и представила Эву владелице дома.

Эва заметила, что у госпожи Нодс покраснели припухшие глаза, а пальцы хозяйки нервно теребили платок. На вопрос о чистке та лишь махнула рукой, мол, не возражаю. Помявшись, Эва решилась:

– Госпожа Нодс, возможно, я могу быть вам полезной?

Та всхлипнула и покачала головой:

– Боюсь, что нет. Бедные мои детки заболели под самый праздник! Им нужно дать лекарство, но они выплевывают, неразумные…

– Вы с питьем мешать не пробовали? – как всякая старшая сестра, Эва обладала некоторым опытом укрощения малолетних больных. – Может быть, у меня получится.

Вероятно, отчаяние заставило госпожу Нодс согласиться. Она провела Эву по коридору и толкнула тяжелую дверь в большую комнату с огромными окнами и стеклянным куполом вместо потолка.

У Эвы перехватило дыхание, но уже через секунду она взяла себя в руки и принялась командовать лечением – совсем как доктор Клопс на практике:

– Принесите пипетку, детский рожок и теплое полотенце. Питье с лекарством подогрейте. Вольпертингер здоров, отсадите его отдельно, он тормошит больных и не дает им покоя. Джекалопу нужно гнездо, велите притащить побольше тряпок. А фаунита укутать в одеяло. Есть у вас небольшое одеяло?

Джекалоп, будучи взятым за уши и обернутым в полотенце, безропотно проглотил свою дозу лекарства из пипетки, перестал сипеть и уснул. Фаунит пил сам. Он повозился в норке из одеяльца, успокоился и выглянул наружу. Принюхавшись, криптид немедленно схватил рожок крохотными ручками и блаженно зачмокал.

Госпожа Нодс ломала руки:

– Вы… вы… о-о… что угодно, госпожа Вадрейн, просите, что угодно!

Эва, разумеется, попросила:

– Если не трудно, мне нужна другая одежда на ночь. Я посижу с “детками” до утра. И еще… нет ли у вас острого ножа, горелки, аптекарских весов… впрочем, это вряд ли… найдутся? О, замечательно! Два пустых стакана и один с водой, а также бумага и писчий набор. Вы разрешите мне взять соскобы с рожек всех троих?.. Я объяснюсь, конечно же.

* * *

– Коллеги! – профессор Лешант сегодня говорил особенно противно. – Увы, должен вам сообщить весьма прискорбную вещь. Практическая часть данной работы почти целиком взята из прелестной головки госпожи Вадрейн. Мне доподлинно известно, что нерадивая студентка не нашла времени исследовать перитона. С джекалопом госпожа Вадрейн обошлась столь неосторожно, что исследования стали невозможными. Остальное же… Не представляю, госпожа Вадрейн, на что вы рассчитывали, когда описывали пробы рогов рыжего вольпертингера и карликового фаунита. В университетском зверинце их нет.

– Я могу доказать уважаемой комиссии, что работала со всеми образцами. У меня есть свидетель. – Эва открыла дверь, – госпожа Нодс, вы были правы, ваше присутствие, действительно, понадобилось. Молодые люди, прошу вас.

Давешние “музыканты” с довольными физиономиями внесли небольшой ящик и сняли крышку. Брови профессора Лешанта поползли вверх.

– Что это?! Вы… вы притащили сюда вольпертингера? Нет, нет, не на стол, нет! Уберите эту тварь!!!

– Профессор Лешант, вольпертингеры не выносят резких звуков, вы сами нам…

Напоминание Эвы запоздало. Рванувшись с такой силой, что цепочка выскользнула из рук госпожи Нодс, вольпертингер с урчанием вгрызся в профессорскую руку.

Сказка IV. Серая шаль

“Дорогая Дочь Снегов.

Я знаю, что просьбы на Темной Неделе принято писать Зимнему Старцу, но женщины быстрей поймут друг друга. К тому же, мой подарок не положишь в мешок и в Длинночь не принесешь. Я всего-то хочу узнать, разлюбил ли меня Фред, или мы не поняли друг друга. Ты спросишь, почему я не выясню сама? Я не хочу становиться навязчивой и бегать за мужчинами, как Летти или Милдред. Прошло три дня с нашей ссоры, и если он впрямь не хочет меня видеть, лучше бы мне не показываться ему на глаза. Помоги узнать, Дочь Снегов. Я не представляю, каким чудом это можно устроить, но когда бы случаться чудесам, как не в Длинночь?

Катарина Уильфрем.”

Разумеется, Катарина вовсе не собирается отправлять это письмо. В девятнадцать лет уже не веришь ни в Зимнего Старца, ни в Дочь Снегов, да и в чудо Длинночи, честно говоря, не очень. Катарине хотелось излить на бумагу то, о чем она не в силах перестать думать. Может быть, мысли про Фреда перестанут терзать ее днями и ночами, если превратятся в чернильные строчки на сероватом листке – увы, на белую бумагу у нее денег нет. Утром она перечитает, поплачет и сожжет дурацкую писульку – можно надеяться, вместе с грустью.

В самом деле, если бы Фред захотел, он бы встретил ее у дверей мастерской или прислал записку.

Может быть, ей уехать? Куда-нибудь, где ничто не будет напоминать про Фреда. Решено! В конце недели она возьмет расчет, рекомендации, и уедет. И ни одной живой душе не скажет, куда.

Усталость ли тому виной (все же помощница модистки чуть ли не целый день на ногах), или и впрямь Дочь Снегов сжалилась, но оставив листок на столе, Катарина уснула, едва забралась под одеяло.