Алина Лис - Изнанка свободы Страница 4

«Изменить отношение» — это смириться? Принять, что у меня теперь есть хозяин, согласится с тем, что я — вещь? Терпеть издевательства? Сидеть целыми днями взаперти, дурея от скуки, заниматься уборкой и готовкой, как простая служанка?

Никогда!

Джанис с улыбкой выслушивает мою яростную речь и кивает:

— Тогда сделай что-нибудь. Я не единственный опытный маг в этом мире. Найди другого. Лучше искать среди людей, фэйри не любят нарушать закон. Изгнание — слишком серьезная расплата.

— Элвин запретил мне выходить из башни. Так безопаснее. Хозяин заботится обо мне.

Джанис словно не замечает неприкрытого сарказма последней фразы.

— Убеди его отменить запрет.

— Как?

Он разводит руками:

— Тебе виднее как убедить своего любовника.

— Он. Не мой. Любовник! — яростно цежу я сквозь зубы.

Оскорбительно, что все вокруг считают меня подстилкой Элвина.

— Даже так? — его глаза изумленно расширяются. Он разглядывает меня долго и пристально, как будто у меня внезапно выросли рога или что похуже. — А может как раз в этом и проблема? Ох, прости, прости. Садись, ну чего ты вскочила? Это всего лишь шутка. Кажется, не слишком удачная.

— Лучше посоветуй, что мне делать, — бурчу я, снова опускаясь в кресло.

— В каждой шутке есть доля шутки, — я снова завожусь, и он вскидывает руки. — Подожди, не кипятись. Я хочу сказать: с Элвином совсем не сложно иметь дело. Просто не надо с ним сражаться.

— Я с ним сражаюсь?

— Ну не я же. Ты пытаешься отомстить. Задеть. Унизить. Сделать больно, — он качает головой. — Это глупо, Франческа. Элвин любит конфликты, он азартен и упрям. А ты не в том положении, чтобы добиваться желаемого силой. Или тебе нравится, когда он ставит тебя на место.

— Глупость какая! — беспомощно говорю я. — Я с ним даже не заговариваю первой.

— В том-то и проблема. Будь чуть приветливее. Добрее.

— Еще чего! Он на меня ошейник надел, а я буду приветливей?!

— Он так плохо с тобой обращается?

— Да!

— Как именно?

— Он меня ударил, — начинаю жаловаться я. — Три раза, по лицу. Пытался изнасиловать. Заставляет убираться в комнате, обещал выпороть розгами…

Джанис выслушивает поток жалоб с самым серьезным видом, задает уточняющие вопросы, но я не могу отделаться от обидного ощущения, что гость втайне потешается над моими бедами.

— Настоящий негодяй, — соглашается он со мной, и уголки губ подрагивают в улыбке.

Впервые в жизни я понимаю, что чувствовали жертвы моих шуток в Рино. Смотрю на него возмущенно и беспомощно:

— Прекрати!

— Что именно прекратить?

— Смеяться. Держать меня за дуру! Делать вид, что это ничего не значит!

— Прости, но это и вправду забавно. Такое чувство, что ты просто плохо представляешь, как выглядят настоящие издевательства.

— Представляю, — от намека Джаниса, что я — малолетняя идиотка, которая не видела жизни, становится горько. Он не знает, а мне и правда есть что вспомнить.

— К слову: ты же понимаешь, что те оплеухи спасли тебе рассудок, а может и жизнь?

Его слова не новость для меня. Уже думала об этом.

— Он мог бы разбудить меня мягче.

— Не мог, — Джанис становится неожиданно серьезным. — Чудо, что хоть так получилось. Ты не знаешь, но достаточно часа с бронзовой Варой, чтобы человек превратился в растение. Думаю, дело в ошейнике — тот тебя держал.

От его слов мороз дерет по коже, но я не показываю виду.

— Может мне еще «спасибо» сказать?

— Не помешало бы.

Я давлю мимолетную мысль, что Джанис прав и у каждой медали больше, чем одна сторона. И снова разжигаю в себе обиду. Элвин мог бы хотя бы извиниться, если так необходимо было меня бить. Извиниться и все объяснить. А не издеваться.

— Ни за что!

Я не буду благодарна своему тюремщику за то, что он ударил меня только три раза, а не тридцать. Я буду ненавидеть его за эти три раза.

Иначе — нельзя. Иначе слишком легко признать, что он имел право меня бить. И вправе сделать это снова. И снова. Что был вправе забрать меня из дома. Распоряжаться моей жизнью. Отдавать приказы…

Отец годами пытался воспитать во мне покорность. Чем бы я стала, не будь со мной моего молчаливого, упрямого бунта?

Подчиниться насилию… утратить себя…

Никогда!

— Я не согласна быть жертвой!

— Но ты делаешь все, чтобы ею стать. Как будто специально нарываешься. Я поражен — так испортить отношения. Зачем?

— Пусть не думает, что я покорилась и согласна быть вещью!

Джанис откидывается в кресле и заразительно хохочет.

— Что? — сердито спрашиваю я.

— Прости, — говорит он, утирая слезы. — Просто этот максимализм… «Все будет по-моему, или никак». Ужасно похоже на Элвина.

— Я не буду делать вид, что все в порядке!

— Тебе важно добиться желаемого? Или доказать, что мой брат — мерзавец?

— А это не одно и то же? — глупо спрашиваю я.

Он опять смеется.

Элвин

Никто не остановил и не окликнул меня, когда я пересекал дортуар и шел по коридору.

Каменная гаргулья сидела на том же месте. Я чуть помедлил и все же сунул руку ей в пасть.

Сыграем в доверие. Ставлю на то, что Исе живой я — нужнее и интереснее, чем мертвый.

И что Мастер Бринн знала, что делает.

— Зеркало — опасная игрушка, Элвин.

Я взял из хрустальной вазочки красную, пахнущую летним лесом ягоду, чтобы поднести к ее губам.

— Откуда в Дал Риаде зимой клубника?

— Ты слышал, что я сказала?

— Слышал. Обожаю опасные игрушки. Открой рот.

Фэйри бросила притворно-смиренный взгляд сквозь ресницы и подчинилась. Я вложил ягоду, испачкав ей соком губы. Она облизнулась и подалась вперед, вылизывая кончики моих пальцев острым, розовым язычком.

— Ты понимаешь, чем рискуешь? — сталь в голосе не вязалась ни с позой — на коленях у моего кресла — ни с полным отсутствием одежды. Нельзя же считать за одежду шелковое полотно волос, пусть даже оно плащом укрывало тело фэйри от нескромных взглядов.

— Вполне, — ответил я, очерчивая второй ягодой контур ее губ прежде, чем втолкнуть в полураскрытый рот.

Следующую ягоду я съел сам. Душистая сладость с легкой кислинкой.

— Зачем тебе это?

— Хочу попробовать. Интересно.

Я скормил ей еще одну ягоду. Потом протолкнул палец глубже меж влажных губ. Испытанное средство заткнуть ее.

И такое возбуждающее.

Иса охватила палец сомкнутыми губами, принялась посасывать, лаская языком — недвусмысленный намек на возможное продолжение.