Василий Сахаров - Кромка Страница 4

Вскинув к плечу приклад карабина, я выстрелил ему вслед. Однако то ли у меня навыка не было, то ли от оружия отвык, то ли ночная темнота или туман помешали, но я промазал. Спина Каюмова удалялась, и мне пришлось броситься за ним вслед. Я бежал за убийцей со всех ног и уже нагонял его. Но он вломился в окружавшие поляну густые кусты и исчез. Я продолжал мчаться по следам убийцы, но потерял его, а затем произошло падение, и наступила странная тишина…

Я вернулся в реальность оттого, что сигарета дотлела и окурок обжег ладонь. Вокруг все по-прежнему. Незнакомый сосновый лес. Дороги нет. Все тихо. Ни шума, ни постороннего звука. Что делать — неясно. Но понятно одно — бродить по чащобе ночью не стоит. Значит, надо дождаться утра; и, плотнее закутавшись в легкую камуфляжную куртку, всматриваясь в темноту, я застыл без движения. И как-то быстро заснул, хотя делать этого не собирался…

2

Пробуждение было тяжелым. Тело ломило: все же середина октября, а по утрам прохладно, и сказывалась сырость от тумана. Руки закоченели, а глаза слезились. Однако жалеть себя я не стал. Мысленно обозвал себя идиотом, которого прячущийся где-то в лесу маньяк мог придушить голыми руками, и встал.

Все тот же сосновый лес. Вот только на ветках появились поющие свои песни лесные птахи и любопытные белки. Травы под ногами нет, зато много хвои и веток. Над чащобой всходило солнце. И первое, что я сделал, — попытался обнаружить свои ночные следы. Они нашлись быстро, и я направился в сторону поляны, где так и не смог отомстить за Наташу и других женщин, имена которых мне неизвестны. Шел быстро, потому что торопился к машине. Однако вскоре был вынужден остановиться. Метров через семьсот-восемьсот цепочка следов оборвалась. Только что в относительно ровном покрывале из иголок пролегала кривая полоса, обозначающая движение. И вот — ничего.

Снова вопрос. Что делать? Потоптался на одном месте и, прикинув, как двигался, продолжил движение. Направление выбрал верно, и вскоре оказался на поляне. Но совсем не на той, где находился ночью. Здесь не было дубов, кленов и ясеней, а только хвойные деревья. Однако в центре поляны валялся рюкзак, который я прихватил на квартире у Каюмова.

«Значит, это все-таки та самая поляна? — озадачился я. — Нет. Не может быть. Но рюкзак здесь? Да. И как он здесь оказался? Очередной вопрос, который пока остается без ответа».

Я завертел головой по сторонам и попытался понять, где нахожусь. И в этот момент в кустарнике заметил серый плащ, бывший на Каюмове. Приготовил карабин и бегом устремился к нему. Но как только влетел в заросли, увидел, что убивать некого. Раскинув руки, Каюмов лежал на земле, а из его правого глаза торчала оперенная белыми гусиными перьями стрела.

— Что за… — начал я, однако договорить не успел.

Позади меня из кустарника, словно атакующий свою жертву питон, стремительно выскользнул невысокий крепыш в черной кожаной куртке и с автоматом АК-47 в руках. После чего отточенным движением он нанес мне удар прикладом в голову.

Короткая вспышка в глазах и — темнота. Я потерял сознание, а затем рухнул рядом с Каюмовым. И разница между нами в эту секунду была лишь в том, что он уже умер, а я пока еще нет.

3

В нос воткнулось что-то острое, я чихнул, и от этого пришел в себя. Причем без переходов. Только что находился в беспамятстве, а спустя мгновение — уже в сознании. И первое чувство, которое я испытал, — боль. Казалось, голова раскалывается на части, тело ломило, а язык во рту превратился в инородную вещь, сухую и жесткую, словно дерево. Отекшие веки не поднимались, общее состояние плохое и дополнялось все связанными руками и ногами.

«Что со мной?» — спросил я себя, и ответ пришел без промедления. Потому что вспомнилось все, что произошло до того, как я провалился во тьму. Родной город. Каюмов. Квартира маньяка. Обыск. Мерзкие фотографии. Душевная боль и ярость. Ночь. Роща. Бегство ублюдка. Блуждание по незнакомому лесу. Поляна и труп врага. А затем быстрая тень за спиной и человек с автоматом.

Дернул руками. Бесполезно. Связали меня крепко, а резкое движение отозвалось острой болью, которая сверху вниз, вдоль позвоночника, прокатилась по нервам. Тело при этом изогнулось в судороге, и, не выдержав, сквозь зубы я застонал, а затем замер без движения. Гадать, где я находился, пока бесполезно. Вырываться тоже. И все, что оставалось, — ждать. Чего именно? Этого я не знал. Может быть, момента, когда меня развяжут, или смерти.

Прошло несколько минут. За это время мне стало немного легче, и я постарался проанализировать свое положение. Однако провести анализ не получалось, потому что не хватало информации и в голове царил сумбур. Но попытка все же дала некоторый положительный эффект, и я подумал о том, что люди, которые вырубили меня и связали, оставили мне одежду, обувь и жизнь. Факт незначительный, но он немного обнадеживал. Ну и, кроме того, я лежал не на голой земле, а на плащ-палатке. И это еще один плюсик, который говорил о том, что если меня и убьют, то не сразу. Больше на ум ничего не приходило, и я вновь попробовал открыть глаза. Опухшие веки дернулись и приподнялись.

По зрачкам ударил дневной свет. Потекли слезы, но вскоре зрение адаптировалось и, осторожно поворачивая шею, сумел немного оглядеться.

Я лежал в большом углублении между двумя упавшими старыми соснами. Видимо, рухнули они не так давно, может быть, с полгода назад. Колючие зеленые лапы огромных деревьев нависали над землей, и получался природный шатер, своего рода просторная палатка. Что находилось позади, не видно, но я чувствовал ствол еще одного дерева, а напротив него находился узкий лаз, который наверняка вел в лес. Слева от этого выхода валялся вскрытый рюкзак Каюмова, а справа — два видавших виды потертых армейских вещмешка и квадратный походный ранец из окрашенной в темно-коричневый цвет кожи. В укрытии — никого. Однако, прислушавшись к окружающим его звукам, среди пения птиц и треска веток, которые раскачивались под напором осеннего ветра, я распознал человеческие голоса. Они приближались и с каждой секундой звучали все явственней. Наконец люди остановились перед лазом, и, сам не понимая почему, я снова закрыл глаза, сдержал готовые вырваться из груди болезненные стоны и замер без движения.

В укрытие заглянул человек. Он промолчал, а затем вылез наружу, и я услышал простуженный мужской голос:

— Он еще без сознания.

— Точно? — спросил второй мужчина, судя по голосу, молодой.

— Да.

— Вязал его хорошо? Не вырвется?

— Обижаешь, Кольцо. У меня все на совесть. Когда это Миша Ковпак человека упускал? Не было такого и не будет.