Стивен Кинг - Бесплодные земли Страница 4

«Я стреляю не рукою; та, кто стреляет рукою, забыла лицо своего отца».

«Я стреляю рассудком».

«Я убиваю не выстрелом из револьвера…»

Она запнулась и указала на камушки, блистающие вкраплениями слюды.

– Я не буду никого убивать… это же просто камешки.

Ее выражение – чуть надменное, чуть шаловливое – говорило о том, что она ждет, когда Роланд начнет на нее сердиться. может быть, он придет даже в ярость. Однако, Роланд и сам когда-то испытывал то, что она переживала сейчас; он не забыл, что стрелки-новички обычно капризны и горячи, постоянно на нервах и способны огрызнуться в самый неподходящий момент… и он открыл в себе неожиданные способности. Он понял, что может учить. И более того, ему нравится учить. Иногда Роланд ловил себя на мысли о том, что он задается вопросом: а как было с Кортом – так же? Да, наверное, так же.

Теперь вороны стали хрипло кричать и из чащи леса. Роланд машинально отметил, что теперь крики их стали тревожными и больше не походили на вопли ссорящихся пернатых: похоже, их что-то вспугнуло. Однако, ему сейчас было чем занять свои мысли, чтобы думать еще и о том, что могло напугать ворон, так что он просто переключился и вновь сконцентрировал все внимание на Сюзанне. Сейчас нельзя расслабляться, иначе он рисковал нарваться еще на одну, на этот раз не столь игривую колкость. И кого надо будет за это винить? Кого же, как не учителя? Разве не он учил ее огрызаться и показывать зубы? Учил их обоих? Разве в этом он весь, стрелок – вдруг взбрыкнуть, сорвать пару шагов строгого ритуала и переврать несколько стройных нот катехизиса? Разве он (или она) – не сокол в человеческом обличии, натасканный на то, чтобы клевать по команде?

– Нет, – сказал он, – это не камни.

Она приподняла бровь и снова заулыбалась. Теперь, когда она поняла, что он не станет орать на нее, как это частенько случалось, когда она капризничала или делала что-то не так, замешкавшись, в ее глазах снова мелькнул этот насмешливый блеск – солнечный зайчик на стали, – который ассоциировался у Роланда с Деттой Уокер.

– Правда? – насмешка в голосе у нее была по – прежнему добродушной, но Роланд чувствовал: если сейчас он даст ей малейшее послабление, насмешка ее станет злобной. Она уже вся напряглась, возбудилась и начала выпускать коготки.

– Да, это не камни, – также с насмешкой ответил он, опять улыбаясь, но теперь улыбка его стала суровой. – Сюзанна, ты помнишь белых мудофелов?

Ее улыбка стала стираться.

– Белых мудофелов из Оксфорд-Тауна?

Улыбка ее погасла.

– Ты помнишь, что эти белые мудаки сотворили с тобой и твоими друзьями?

– Это была не я, – отозвалась она, – а другая женщина. – Но в глазах у нее застыло угрюмое выражение. Он не любил, когда она так смотрела, и в то же время ему нравился этот взгляд. Это был правильный взгляд, говоривший о том, что растопка уже разгорелась и скоро займутся большие поленья.

– Да. Это была другая. Нравится это тебе или нет, там была Одетта Сюзанна Холмс, дочь Сары Уокер Холмс. Не ты, кто ты есть теперь, а ты, кем ты была тогда. Помнишь пожарные шланги, Сюзанна? Помнишь их золотые зубы. Ты видела их, как они сверкали, когда тебя и твоих друзей поливали из шлангов в Оксфорде? Как сверкали их зубы, когда они хохотали над вами?

Она им рассказывала об этом и еще о многом – в долгие – долгие ночи, пока догорал костер. Стрелок понимал далеко не все, но он все равно слушал ее внимательно. Слушал и запоминал. В конце концов, боль – это то же орудие. Иногда – самое лучшее.

– Что с тобой, Роланд? С чего это вдруг ты решил мне напомнить весь этот вздор?

Теперь угрюмые ее глаза загорелись опасным огнем. Роланд вспомнил Алана, когда неизменно добродушного Алана что-то все-таки выводило из себя.

– Камни – это те люди, – сказал он мягко. – Которые заперли тебя в камере, где ты обмочилась. Люди с собаками и дубинками. Которые называли тебя черномазой дырой.

Он указал на камни, проведя пальцем слева направо.

– Это тот, кто ущипнул тебя за грудь и рассмеялся. Это тот, кто сказал, что тебя надо раздеть и проверить, не прячешь ли ты чего в заднице. Вот это тот, кто обозвал тебя шимпанзе в платье за пять сотен долларов. Вон тот колотил по колесам твоей коляски своей дубинкой, пока тебе не стало казаться, что этот грохот сведет тебя с ума. Вон тот назвал твоего друга Лео гомиком и хуесосом. А этот последний, Сюзанна, это Джек Морт.

– Да. Эти камни. Эти ублюдки.

Теперь она задышала неровно и быстро, грудь ее судорожно вздымалась и опадала под оружейным ремнем с наполненным под завязку патронташем. Она больше уже не смотрела на Роланда. Она впилась взглядом в камни с вкраплениями слюды. Где-то вдалеке раздался треск – упало дерево. В небе опять завопили вороны. Погруженные в свою игру, которая больше уже не была игрой, ни Роланд, ни Сюзанна этого не замечали.

– Да? – выдохнула она. – Правда?

– Правда. А теперь повтори еще раз, что мы с тобой проходили, Сюзанна Дин, и, смотри, больше не ошибись.

На этот раз слова сорвались с ее губ, точно ледышки. Рука ее на подлокотнике инвалидной коляске легонько дрожала, точно включенный двигатель, работающий на холостых оборотах.

– «Я целюсь не рукой; та, кто целится рукою, забыло лицо своего отца».

«Я целюсь глазом».

– Хорошо.

– «Я стреляю не рукой; та, кто стреляет рукой, забыла лицо своего отца».

«Я стреляю рассудком».

– Так было всегда, Сюзанна Дин.

– «Я убиваю не выстрелом из револьвера; та, кто выстрелом убивает, забыла лицо своего отца».

«Я убиваю сердцем».

– Тогда УБЕЙ их, ради отца своего! – закричал Роланд. – УБЕЙ ИХ!

Правая ее рука сорвалась с подлокотника кресла и метнулась молнией к кобуре. В мгновение ока левая ее рука опустилась и легла на курок – быстро и плавно, как взмах крылышка колибри. Шесть раз прогремели выстрелы, прокатившись эхом по долине, и на вершине валуна остался стоять только один камушек из шести.

В первое мгновение никто из них не произнес ни слова – похоже, оба они затаили дыхание, – пока над долиною замирало эхо. Даже вороны притихли, по крайней мере – пора, до поры.

Стрелок нарушил гулкую тишину двумя бесстрастными, но в то же время весьма выразительными словами:

– Очень хорошо.

Сюзанна смотрела на револьвер у себя в руке, как будто видела эту штуку впервые. От дула верх поднималась тоненькая струйка дым, безупречно прямая в безветренной тишине. Чуть погодя Сюзанна медленно засунула револьвер обратно в кобуру у себя на груди.

– Хорошо, но еще не отлично, – проговорила она наконец. – Один раз я промазала.