Роман Афанасьев - Принцесса и чудовище Страница 4

Король бросил перо на стол и вернулся к ложу. Забравшись на постель, он укрылся периной и повернул голову к советнику.

— Эрмин, — позвал он, и граф, ожидавший приказа, шагнул к постели.

— Да, сир?

— Я сказал — немедленно, Эрмин.

— Уже лечу, — мрачно отозвался советник. — Утром он будет в пути.

— Не утром, а к полуночи, — возразил король. — Пусть хоть на этот раз все будет сделано быстро и без задержек. Ступай, Эр.

— Спокойной ночи, мой король.

— Не могу пожелать тебе того же, — отозвался Геордор. — Но чем раньше ты разберешься с этим делом, тем раньше ляжешь спать. Увидимся утром, Эр.

Де Грилл поклонился и быстрым шагом вышел из опочивальни короля. Геордор проводил его тяжелым взглядом, потом вздохнул и перевернулся на другой бок. Он должен поспать. Он должен выспаться, чтобы пропали эти проклятые синяки под глазами. Алхимик сказал, что с ними не справится даже волшебная мазь, если король не будет вовремя ложиться спать.

— Спать, — приказал король самому себе. — Немедленно спать.

Он запустил руку под подушку и нащупал крохотный самострел, заряженный отравленными иглами. Его холодная рукоять, дарующая ощущение безопасности, действовала на монарха лучше снотворных зелий.

— Спать, — прошептал Геордор и закрыл глаза.

Мрамор колонны приятно холодил спину. Здесь, у лестницы, в самом темном уголке танцевальной залы, было на редкость уютно. Отсюда Сигмону был виден весь зал, а сам он оставался невидимым для всех пришедших на прием к графине Эветте Брок.

Сигмон плотнее прижался к колонне, переложил бокал с белым гернийским в левую руку и сделал большой глоток. Покатал на языке восхитительную влагу, вспыхивающую всеми оттенками, от приторно сладкого до кисло-горького. Сделал еще один глоток. И снова обвел взглядом огромный зал.

Сияющий паркет, масляные лампы на стенах, крохотные столики у стен, застеленные белоснежными накрахмаленными скатертями. Над залом нависает балкон, на котором устроились музыканты — пятеро разряженных в пух и прах модников, наполняющих зал пронзительными завываниями скрипок, плачем лютни и стонами малого клавесина. Мелодия лилась свободно, менялась на ходу, и пары танцевали на паркете непрерывно. Иногда пара уходила с паркета, чтобы подкрепить силы глотком вина, но ее место тотчас занимала другая — людей в зале было много. На приемах Эветты всегда людно — заядлая модница с острым язычком была едва ли не первым лицом в светской жизни столицы. Она знала все о самых тайных интрижках, принимала участие едва ли не в десятке собственных и могла с легкостью рассуждать о фасонах бальных платьев, что станут популярными через полгода. На ее приемы старалась попасть знать столицы — от мелких безымянных танов до герцогских сынков. Эветта овдовела пять лет назад — престарелый граф Брок, смотритель королевских залов, был старше жены на добрых четыре десятка лет и, по слухам, умер совершенно счастливым в супружеской постели. Эветта, чей возраст едва подходил к тридцати, грустила не очень долго. Она умело распорядилась капиталом мужа, вложив деньги в выгодные предприятия по разработке золотых рудников в Северных горах, и теперь наслаждалась вольной жизнью.

Особняк Броков, расположенный на берегу реки и вместе с тем в паре шагов от королевского замка, стал местом встреч для всех столичных любителей веселья. Эветта прожигала жизнь, водя за нос десяток богатых женихов и, похоже, не собираясь вступать в новый брак. Веселая Вдова — так прозвали ее горожане, которые, впрочем, не питали к ней дурных чувств. Эветта запросто общалась с простолюдинами, шокируя старшее поколение, и не строила из себя особу королевской крови — и тем опять же радовала городских интриганов, не терпящих конкуренции в вопросах власти.

У Эветты всегда было удобно и весело. Ее приемы были популярны, а сама вдова — счастлива. Несчастлив был Сигмон, которому по службе приходилось посещать приемы Эветты. Светским человеком его нельзя было назвать: медленные танцы и пустые разговоры навевали на графа жесточайшую тоску. Он предпочитал ночное патрулирование города — частенько по крышам, откуда рукой подать до чистого черного неба, усыпанного жемчугом звезд. Но титул… Де Грилл буквально всунул ему в руки патент и тут же стал вовсю пользоваться своим новым инструментом — графом Сигмоном Ла Тойя, посылая его туда, куда обычным шпикам вход заказан.

Нового графа общество встретило равнодушно — для всех он оставался провинциальным болваном, мелким таном, явившимся в столицу, чтобы выкупить титул и место при дворе. Официально он числился посыльным короля — вестником, почтарем, одним из сотни, которой могли доверить доставку королевского письма на дальний кордон. Королевский гонец — недурное место для бывшего курьера второго пехотного полка города Вента. Но все же слишком низкое в глазах общества, собиравшегося у Эветты Брок. Неразговорчивость новичка и его сумрачный вид тоже сыграли свою роль, и вскоре к Сигмону стали относиться как к предмету мебели, что находится в зале, но не участвует в общем веселье. Графа перестали замечать — и это привело Де Грилла в восторг. Он потребовал от Сигмона завязать полезные связи в обществе, но при том так ловко, чтобы дело провалилось. Сигмону нужно было изображать неудачника, так и не прижившегося при дворе, но не оставляющего попыток найти покровителя.

Сигмон, не обладавший актерским даром, вяло пытался соответствовать требованиям начальства, не особо усердствуя при этом. Роль высокопоставленного шпика бесила его до невозможности. Он предпочитал решать проблемы клинком, а не бесконечными отчетами об услышанном и увиденном. Утешало лишь то, что и клинком ему доводилось работать довольно часто. На прошлой неделе Сигмон в одиночку разгромил бандитский притон, расположенный в самом сердце столицы, в центральном квартале. Преступники, свившие гнездо не так уж далеко от дворцовых стен, определенно зарвались и напрашивались на крупные неприятности. Но устраивать небольшую войну в центре столицы не решился даже командор стражи, и потому советник Де Грилл, находящийся, разумеется, в курсе всех дел столицы, милостиво «одолжил» своего человека командору.

Разумеется, стражники не знали о том, кто он таков, — лицо Сигмона скрывала маска. Ничего не знал о нем и сам командор — для всех граф оставался безымянным подручным советника короля. Он вытащил из подвала таверны пяток матерых разбойников, устроивших сходку, на которой они договаривались поделить город, и передал их страже. Еще два десятка лихих людишек, защищавших своих главарей, Ла Тойя разметал, как гнилую солому, сделав в одиночку то, что не решалась сделать городская стража. Это было доброе дело, приятно отличающееся от бесконечных бдений на приемах Эветты, и Сигмон немного развеялся. Но сейчас ему приходилось вновь торчать в людной зале, изображая унылый памятник провинциальному неудачнику, и внимательно следить за двумя молодыми дураками.