Ева Софман - Та, что гуляет сама по себе Страница 4

— Но…

— Мам, пап! — а вот и её спаситель явился, похоже. Звучным басом он явно удался в папеньку. — Как девушка?

— Только очнулась, — шёпот Тары истекает нежностью, как патокой. Да, материнской ласки и заботы в этой женщине зашкаливающе много…

— Вы ей рассказали?..

— Конечно!

— Тогда пойду к ней. Она наверняка захочет… поблагодарить меня, — шаги.

— Альмон!

Скрип половиц затихает на миг:

— Что?

— Она ничего не помнит, кроме своего имени… но я знаю, что она из господ.

— Даже так?

— Не забывай о манерах!

— Я само воплощение манерности, — стон отворившейся двери.

Её спаситель входит в комнату: рослый широкоплечий детина, закутанный в тёмный плащ. Сальные чёрные патлы, крошечные глазки, нос даже не горбатый, а холмистый, усы щётками…

При одной мысли о том, что он видел её без одежды, Мариэль передёргивает.

— Здрасьте, госпожа, — красавец расплывается в желтозубой улыбке, — рад видеть вас в добром здравии… Вроде выглядите вы гораздо лучше…

Взгляд, которым этот… медведь ощупывает её ножки, не прикрытые короткой рубахой, Мариэль почти чувствует.

— Как прикажете вас… э… величать?

Мариэль окидывает взглядом комнату. Она редко бывала в крестьянских домах, но сейчас ей хватает взгляда, чтобы определить: хозяева этого дома — крестьяне очень даже зажиточные.

Мариэль косится на тёмное окно, за которым скулит ветер.

Мариэль ищет решение.

Раз за неделю её не нашли — её и не искали: этой чародейской мрази Шейлиреару на поиски хватило бы и дня. Принцесса Ленмариэль Бьорк мертва — даже для мятежников.

Она осталась одна.

Когда она поправится, Фаргори выставят её за дверь — какой бы доброй ни была Тара, лишний рот крестьянам не нужен. Особенно если вскорости этих ртов окажется целых два. Ей и её ребёнку никто не поможет…

Конечно, она может остаться у них в качестве служанки. Вряд ли им нужна служанка в том смысле, в каком привыкла понимать эту должность Мариэль, но лишняя пара рук всегда пригодится. Она может работать на них за хлеб и кров. Делать всю чёрную работу своими нежными ручками, никогда не державшими ничего тяжелее малахитового гребня…

Если они захотят помощницу, обременённую младенцем…

А есть ещё один вариант.

Тара явно добрая женщина. Таре явно нравится Мариэль. Тара явно преклоняется перед "господами".

А ещё Тара явно женщина порядочная.

Конечно, версия обесчещения, которую Мариэль не может опровергнуть, значительно портит картину… но Тара наверняка сможет об этом забыть. Хотя бы ради "побрякушек".

Не каждому захочется укрывать неугодную новоявленному королю девицу… но если бы им не хотелось — не стали бы её выхаживать.

Ребёнку уже месяца два… но ведь она может родить его "недоношенным".

А о том, что от одной мысли о подобной перспективе её начинает мутить — Мариэль постарается забыть. Она должна выжить.

Она обещала…

Мариэль встаёт. Грациозно поводит плечами. Делает шаг вперёд.

Один шаг обречённости.

— Мариэль, — её голосок звучит нежно, как переборы струн арфы, — но не надо на "вы", это я должна выказывать уважение… Вы спасли меня, и я навсегда в неоплатном долгу перед вами.

Да, конечно, она рисковала.

Но что-то подсказывало ей — Тара не позволит своему сыну "просто поразвлечься"…

…Нам досталось всё имущество, без лишнего рта заживём ещё лучше, да к тому же теперь мы хотя бы в собственном доме сможем спокойно перекидываться.

Маленькая Таша поднимает на неё безмерно удивлённые серебристые глаза. Серебристые… Интересно, дар судьбы или её насмешка — каждый день видеть перед собой его маленькую копию?

Порой хочется, чтобы Таша была менее похожей на своего отца…

— Мам, как ты… почему?! — она рыдает шёпотом. Не хочет разбудить сестру — трёхлетняя Лив сопит рядом в колыбельке. — Это же… это же папа, мой папа!

…своего настоящего отца. А не того, кого считала отцом Таша.

— Я просто пыталась объяснить тебе, что жизнь продолжается, — она рукавом промокает слёзы на щеках дочери, — и мне не нравится, когда моя девочка плачет. Будешь всё время плакать — у тебя будут красные глаза, а никто не любит девочек с красными глазами.

— Меня и так не больно-то любят, — бурчит Таша, — ты же редко разрешаешь мне гулять с ребятами.

— Малыш, мы уже это…

— Мам, просто они считают, что, раз я редко выхожу с ними, то я задаюсь! К тому я одеваюсь, как… как "госпожа", а им только дай подразнить, какая я гордячка! Один Гаст внимания не обращает… вроде.

— Таша, тебя не должны интересовать их пересуды. Ты ведь действительно "госпожа", и они тебе не ровня. Ты — наследница родов… рода…

— Морли. Я уже слышала, мам, много раз.

— Ну вот. А они — простые крестьяне.

— Мам, они ХОРОШИЕ! Ты-то тоже была "единственной наследницей", но не только общалась с "простыми крестьянами", но и вышла замуж за одного из них! Восстание, да, я знаю, короля убили, всю твою семью, потому что приближённые Его Величества были, тоже — но ты ведь никогда не вышла бы замуж за папу только потому, что тебе некуда было больше деваться!

Мариэль, чуть сощурив глаза, смотрит на дочь.

— Спокойной ночи, малыш, — она сама едва слышит свой голос.

Одно из достоинств Таши — она всегда понимает, когда можно спорить с мамой, а когда нет. Поэтому сейчас просто откидывается на подушку и отворачивается к стене. Молча. А Мариэль, прикрыв дверь детской, идёт в гостиную, подходит к окну, утыкается лбом в прохладное стекло, глядя на спящие в сумраке яблони — и щёки жгут обидные бессильные слёзы.

Почему, почему она вынуждена всё время лгать, почему не может рассказать всё без утайки хотя бы собственной дочери?!

Помнится, семилетней Таше Мариэль пыталась объяснить, почему они должны скрывать от людей своё "истинное лицо"… О, да. Пыталась.

— Малыш, люди не любят тех, кто отличается от них, — сказала она тогда.

— Почему? — последовал вопрос.

Мариэль даже растерялась:

— Ну… просто не любят, и всё.

Таша наморщила лобик — а потом взглянула на мать, и её серые глаза походили на блюдца:

— Что, ВСЕ люди?

— Большинство. Встречаются, конечно, некоторые…

— Но мы же не виноваты в том, что мы другие?

— Мы ни в чём не виноваты, малыш.

— Но раз люди не любят нас, хотя мы ни в чём не виноваты — это плохо!

— Ну… да. Не очень хорошо.

— И… и… И что же тогда, получается, что ВСЕ люди — плохие? — её лицо выражало истинный ужас. — И… и папа, и соседи, и… все-все?!

— Нет, конечно, — Мариэль безнадёжно погладила дочь по светлой макушке, — я… пошутила. Просто… делай то, что мама говорит, ладно? Не то мама расстроится.