Михаил Соколов - Властитель Страница 4

Меня привлек странный отблеск в середине; там, где полупрозрачное покрытие пола имело наибольшую толщину, проглядывало что-то темное. Я нагнулся: под слоем пластика виднелась человеческая голова. Я протянул руку и дотронулся до погребенного лица.

Мог бы и не делать этого. Над головой сухо щелкнуло; я, отпрыгнув, откатился в сторону – хлынувший сверху поток шипящей жидкости все же достал меня – и выстрелил в потолок. Что-то взорвалось, и гигантский пульверизатор отключился. Комбинезон промок насквозь.

Это была не вода. Я стал быстро раздеваться. Ткань хрустела под пальцами. Ноги едва вырвались из сапог, зазвеневших при падении. Хорошо, что вовремя отскочил в сторону, – на кожу сквозь одежду просочилось немного. Лишь кое-где на сгибах хрустели, отрывались кусочки твердой ткани и сочилась кровь. Дешево отделался. Однако волосы придется сбрить: на голове вместо волос застыл твердый шлем. Кожа рук сочилась кровью в изломах трещин. Шея проворачивалась с болезненным хрустом. Я вошел в коридор-прихожую, запертую с противоположной стороны полированной металлической плитой. В одном месте – явственный бугорок. Я нажал и отступил на шаг. Плита стала прозрачной; я смотрел словно в стену аквариума, где, медленно перемещаясь, плавали мертвые рыбы. Аквариум размерами не уступал тому колодцу с ледяной водой, где я сам недавно плавал, словно рыба. Живая рыба. А здесь, в хорошо освещенном пространстве, медленно перемещались рыбы-люди, рыбы-копты, рыбы-звери… Все – спящие, мертвые, – проплывая, смотрели невидящими глазами, уплывали дальше по кругу, сменяли друг друга… Люди, одетые в звериные шкуры, люди, одетые в ткани, древнее оружие: луки, топоры, мечи. Звери… Олень, собака, огромный, словно медведь, волк, птица, покрытая перламутровой чешуей, приоткрытый, полный острых зубов клюв. Что-то тяжело и твердо опустилось мне на затылок, и все померкло.

2

ПРОБУЖДЕНИЕ К ЖИЗНИ

Кто-то тряс меня за плечо, и в жаркой испарине, с гулко бьющимся сердцем я очнулся. Сознание медленно возвращалось ко мне. Воспоминание, насильно вторгшееся в память, таяло в глубине, в той бездне, где я стремился похоронить все относящееся к ужасам каторги.

Окружающие предметы медленно, с резиновой инерцией получали имена: люди в белых комбинезонах – персонал медотсека, «эстампы» на стене – бежевые анабиозные саркофаги, в одном из которых возлежал я.

Заметив, что я пришел в себя, оператор уступил место долговязому офицеру в черной форме, приблизившему в резких морщинах лицо. Офицер внимательно разглядывал меня, а потом что-то быстро спросил.

– Что? – переспросил я, и он повторил:

– Волков! Ваш серийный номер?

Я не понял, но вдруг всплыла цепочка цифр – фиолетовых, жестких, – и, непроизвольно называя их: XXII – 635718, я вспомнил все.

И странно: пепельное от звезд чело ночи на Уране, где я сумел выжить все долгие десять лет своего тюремного срока, забавная математическая задача, по поводу которой я так долго спорил с тем могучим шведом, съеденным коптами три года назад, сухой и сладкий запах, как бы сидящий без мысли и дела там и сям в ямах мрака, метафизический вкус удачно переброженного вина в старом деревянном чане, случайно обнаруженном под лестницей каптенармуса, известие о собственном освобождении, долгие уговоры вмиг налетевших вербовщиков вступить в гвардейские роты тех или иных планетных систем, где так ценились прошедшие Уран бойцы, – все это плыло в моем сознании, пока в сопровождении оператора шел на обязательный медосмотр. И хотя в отдельности эти мысли и впечатления ничуть не были какими-либо новыми или особенными для меня, они в совокупности образовали, быть может, наиболее благоприятную среду для вспышки, для резкого, как щелчок, упорядочивания того хаоса, что так недавно властвовал у меня в голове. Я медленно выходил из послеанабиозного ступора.

Сидя в кресле под колпаком сканера, вынюхивающего возможные отклонения в привычно-совершенном теле, я пользовался передышкой во благо; восстанавливая события последних месяцев, в который раз оценивал правильность своего решения приехать в метрополию, в столицу всей империи, в Мечтоград.

Все еще оставаясь узником до посадки в пассажирский ракетный модуль, я мог передумать и улететь на любую из планет системы, жаждущих как приза получения урановского бойца. Мне говорили: шум, гам, толкотня, обезличенная суета, оскопленный игрушечный риск, мятная приторность всей лишенной остроты столичной жизни сведет меня с ума. Я соглашался, но твердо держался своего решения: никто не знал, что это не сумасшедший каприз уставшего супермена.

– Сколько вам лет? – внезапно задал вопрос проследовавший и сюда офицер.

– Не помню, – признался я. Это была чистая правда, потому что год назад катастрофа с вулканом Седым начисто стерла не только половину нашей зоны, но и мою память. Последовавшая амнезия устояла даже перед оперативным сканированием: я помнил лишь то, что мне помогли усвоить потом.

– Если я правильно понял, – продолжал черный офицер, – вам было под тридцать, когда вас осудили. Вы десять лет провели на Уране (он поежился), а компьютер утверждает, что ваш биологический возраст около 25 лет. Вы – долгоживущий?

– Не знаю.

Я этим действительно не интересовался, хотя все, что касалось моей моложавости, было предметом нескончаемых дискуссий среди товарищей-каторжан. Как всякое явление, не приносящее немедленных материальных плодов, сей факт перекочевал на хранение куда-то на задворки моего сознания.

– Мне об этом никто никогда не говорил. Я даже не знаю, делали ли мне прививку Фролова-Коршунова.

– Почему вы решили приехать в столицу? – спросил офицер.

– Как искупивший свою вину перед гражданами нашей империи, я имею право быть там, где сам захочу.

– Вы были осуждены за убийство на Радуге, сектор пять, четвертый уровень Лебедя. Почему вы не хотите вернуться домой, где, возможно…

– У меня нет дома, – довольно резко перебил его я. – Мне что, хотят запретить высадиться в Меч-то граде?

– Нет. Это остается на ваше усмотрение, но я бы советовал…

– Плевать я хотел на ваши советы, офицер. Если не трудно, я попросил бы оставить меня в покое.

Он, недовольный, отошел, а я стал думать, что мне делать дальше в этом совершенно незнакомом мне городе.

3

ТАКИХ НЕ НАДО ПУСКАТЬ В СТОЛИЦУ

Дежурный офицер легонько подтолкнул меня к двери. На секунду задержал руку на плече. Слегка пожал. Подневольные наемники, к которым относились и контрактники звездных транспортников, могли понять прошедших Уран. Те из нас, кто выжил, изменились. Мы были изгоями, но нас уважали и отстранение боготворили. И мы всегда были живой легендой. Оказать мне внимание означало, хоть частично, выказать презрение ненавистной метрополии, сказочно процветавшей па каторжном труде всей империи. Все это я узнал и понял только на каторге.