Оксана Демченко - Докричаться до мира Страница 4

Человечка, как они ее называли, явно никогда не знала подобных ему. Она из другой породы — может, близкой и вполне родственной, но иной — не волвек уж точно. По пропорциям тела уже не детеныш, но так мала! Наверное, в их роду и самцы на него не похожи. С лохматыми головами и некрупные. Может, даже светлокожие и тоже без второго облика? Чего только не придумают вечные! Если так, он и правда ей страшен. Чуть не втрое тяжелее, рослый, массивный, тяжелоплечий и длиннорукий, с плотной серо-коричневой кожей и почти круглыми глубоко посаженными глазами холодного желтого цвета, поделенными надвое вертикальным значком. Прежде он не думал, как смотрится со стороны — все в стае примерно одинаковы. А теперь осознал, что уж точно он крупнее иных и жутковат даже для своих же младших щенков, всегда вежливых и уступчивых с Третьим.

Что же ему теперь делать? Пальцем ее тронешь — и поранишь ненароком. Выходит, пока только смотреть и думать.

Кожа у бедняжки не способна пить свет и тем дополнительно согреваться. И запирать собственное тепло не умеет. Зато отражает лучи, рассеивает тепло, наполняясь удивительной красотой. Светится. У девочки совершенно непривычное лицо. Волвеки давно усвоили, что в волчьем облике у них морда, а в двуногом — лицо, как у вечных, хоть и иное, более широкое. Они высокоскулы, коротконосы, с тонкими губами, то есть совсем на нее не похожи, — у девочки длинные глаза странного, изменчиво-синего цвета с черными точками зрачков, личико удлиненное, кожа тонкая, прозрачная, с таким удивительным пухом… Губы тоже иные, полные, яркие и, увы, сейчас жалко дрожат. Хуже — она отчетливо стучит зубами и все плотнее забивается в угол, двигаясь вдоль закрытой двери. Волк для нее ужасен, впрямь зверь, каким его и считают вечные, — он вдыхал ее страх и отчаяние, ощущал в ней острое, даже ему непривычное, чувство несвободы. Неужели она раньше жила в другом куполе, где зарытое в недра скал Гнездо настолько больше этого, что там можно хоть на миг узнать волю?

Синеглазая все смотрела, не в силах отвести остановившийся взгляд, и ожидала от него всего худшего — вплоть до мучительной боли и смерти. «Небось думает, волки едят человечек,» — нахмурился совершенно дикой догадке Третий. Впрочем, ей хозяева позволяют быть разумной, понятно из того, как привели. Может, они и напугали. Они любят забавы. Теперь сидят у экранов и смотрят, как волвек будет рычать и ловить, а она — пищать и неуклюже отбиваться. Было бы на что смотреть!

У нее реакция плохонькая, а уж сил-то и вовсе нет. Интересно, когда ее последний раз кормили? Йялл решил попробовать предложить малышке еду. Благо, подачка вечных еще цела.

Но едва он поднялся с лежанки во весь рост, синеглазая охнула, тихо сползла на пол, забилась в угол и закрылась своими прозрачными руками, неправильно, неумело — если бы вечные стали бить, точно сломали бы кости и повредили нутро. Стараясь двигаться плавно и спокойно, йялл-2/7 подобрал подстилку, растряхнул во всю ширину и закутал кроху с ног до головы, сунув ей в руку еду. Вернулся на лежанку, в дальний угол, и заставил себя отказаться от любопытства и устроиться к новой обитательнице загона — спиной. Пусть отдышится, осмотрится, так ей будет проще.

Вот, уже куда лучше: грызет. У нее хоть зубы-то острые? Видимо, не слишком, плитки в четверть ладони хватило на полчаса хруста вперемежку со шмыганьем носом.

Свет потолка пригас, отмечая ночь, странная человечка всхлипывала все реже, но дрожала по-прежнему отчетливо. Он решился тронуть краешек ее сознания, — не отозвалась, даже не осознала попытку контакта, зато Йялл ощутил, как она смертельно, жестоко мерзнет. Ох, судя по всему, совершенно не умеет регулировать теплообмен. Ну что за несчастное существо! Замерзнет к утру хуже, чем он — в пустыне.

Вздохнул, поднялся и пошел нажимать на «кнопку дураков», как звали большой яркий шарик волки. На стене засветился квадрат, вместивший сонную рожу смотрителя.

Потолок чуть разгорелся, давая тому возможность видеть загон. Третий, снова усердно изображая тупость, показал «плохо», «болеть», «холод» и ткнул в человечку. Вечный хлопнул себя по лбу, выругался — значения слов волки не знали, но смысл и тон поняли давно, — кивнул, угасая вместе с квадратом. Из окошка раздачи пищи вывалилась награда за правильное действие. Почти сразу пол занялся багровым заревом, делающим комнату светлее и греющим стопы.

Йялл деловито и бережно выдрал из угла девочку, пискнувшую и разом обмякшую от осознания его силы, несоизмеримой с ее возможностями, перенес на лежанку, устроил вплотную у груди, обнял и заново укутал сверху тканью подстилки.

Некоторое время она лежала, замерев и сжавшись в комок, холоднее ночного камня пустыни, напоенная безнадежным ощущением беды и бессилия. Потом успокоено вздохнула, завозилась, устраиваясь удобнее. И заснула. Ее долго и мучительно проводили через опыты, это заметно. Так всегда бывает с новыми, приходящими снизу, — несколько дней братья отсыпаются и отъедаются, заращивают раны, привыкают к стае.

Третий лежал, прислушиваясь к обрывкам чужих снов и удивленно вылавливая незнакомые, сводящие с ума, немыслимые, с трудом воспринимаемые сознанием картины. Нет, она не жила под куполом. Там, в прошлом, была настоящая воля, и столько, что хватило бы на восемь восьмиков стай и все равно безмерно много осталось. Значит, она не родилась в обруче, а позже его надеть не получилось, и они что-то вшили ей взамен. Они умеют, йяллу-2/7, как и другим, порой резали кожу, рвали мышцы и связки и, как это называют вечные, «вживляли датчики».

Только при чем тут жизнь — сплошная боль. Волк тихонько погладил мягкие волосы спящей. Ей-то каково пришлось, с такой тоненькой шкурой? Судя по ощущениям, боль до сих пор не прошла. Во сне самка слышала его сознание лучше и глубже и, отзываясь на жалость, всхлипнула, припоминая пережитый страх, грубость равнодушных рук, резкость непонятных слов-команд, боль жгущего кожу виска луча-ножа, стыд наготы. Последнее озадачило Третьего — рожденный под куполом такого и не ведает. Впрочем, ему и холод не страшен, а для нее — гибелен, это и хозяевам понятно.

Он послал ей новую волну покоя и ободрения: завозилась, повернулась, пряча лицо у него на груди и плотнее прижимаясь к теплому телу. Обняла шею обеими своими тонкими ручками, стараясь впитать все его обещанные во сне силу и основательность. Даже улыбнулась доверчиво. Теплая, светится ярко, каждую черточку лица можно рассмотреть. У ее сияния солнечный тон. Разве можно так светить, глупенькая? Мир тут холодный, каждый для себя шкуру плотнее замыкает, а не делится бессмысленно самым ценным. Даже вечные так не горят, хотя регулируют себя куда слабее волвеков.