Урсула Ле Гуин - Законы гор Страница 4

– О, нет, нет! – Акал громко всхлипнула.

Шахез обняла ее.

– Я никогда не была особенно хороша как женщина, – сказала Акал. – Пока не встретилась с тобой. Ты не можешь теперь превращать меня в мужчину! Я стану еще хуже тогда, совсем никуда!

– Ты не станешь мужчиной, ты будешь моей Акал, моей любовью, и никто никогда не встанет между мной и тобой.

Они раскачивались в кровати, смеясь и вскрикивая, вокруг витал пух, и звезды смотрели на них с высоты.

– Мы сделаем это, сделаем! – кричала Шахез.

– Мы сумасшедшие! Сумасшедшие! – вторила ей Акал.

Сплетники в Оро начали было обсуждать, уж не собирается ли эта женщина-школяр зазимовать на верхних фермах, где пребывала сейчас, не то в Данро, не то в Кед’дине, – когда она сама спустилась оттуда по каменистому серпантину. Ночь она провела в пении Приношений для семьи деревенского старосты, а наутро ежедневной грузовой попуткой отправилась на железнодорожную станцию в Дермейне. Первый осенний буран с вершины сопровождал ее на пути вниз.

Шахез и Акал всю зиму не посылали друг другу никаких сообщений. Ранней весной Акал позвонила на ферму. «Когда прибудешь?» – спросила ее Шахез, и далекий голос ответил: «К сезону стрижки».

Для Шахез зима прошла в одной бесконечно долгой грезе об Акал. Шахез слышала ее голос в соседней пустой комнате. Ее высокая фигура чудилась Шахез в завихрениях вьюги. Спала Шахез спокойно, убаюканная уверенностью в своей любви и ее скором приходе.

Для Акал, или Энно, как снова называли ее на равнине, зима прошла в затянувшемся чувстве вины и нескончаемых колебаниях. Брак был святыней, а то, что они планировали, было явным надругательством над этой святыней. И все же это был бы брак по любви. И, как сказала Шахез, никому ведь не будет вреда – если только не считать вредом введение людей в заблуждение. Несправедливо было дурачить этого Оторру, вводя в брак, где его Ночной партнер обернется вдруг женщиной. Однако разве отыщешь такого мужчину, который, зная заранее всю подноготную, примирился бы с подобной схемой брака? Так что обман являлся единственным возможным средством. Оторру придется немного надуть.

В религии ки’Отов нет жрецов и браминов, поучающих простой народ как жить. Народу приходится самому решать свои проблемы морального и духовного выбора, вот почему люди здесь посвящают столько времени обсуждению Дискуссий. Как ученый школяр и участница этих самых Дискуссий, Энно знала гораздо больше, чем простой народ, вопросов, но куда как меньше ответов.

Она просидела все темные зимние утра в борьбе с собственной душой. Когда же набирала номер Шахез, то хотела сообщить ей, что не сможет приехать. Однако при первых же звуках ее голоса в трубке чувство вины внезапно куда-то исчезло, испарилось, развеялось, как сновидение поутру, и Акал сказала в трубку:

– Я буду там к началу сезона стрижки.

По весне, работая в составе бригады, занятой на перестройке и покраске одного из крыльев ее старой школы в Асте, Акал перестала стричь свои волосы. Когда же те отросли, она собрала их сзади в пучок, как у многих мужчин. К лету, накопив на стройке немного денег, Акал купила себе мужскую одежду. Примеряя ее, повертелась перед зеркалом в магазине. Она увидела в зеркале Акала, высокого, стройного мужчину с узким лицом, хрящеватым носом и неторопливой очаровательной улыбкой. Он ей понравился.

Грузовиком из Верхней Деки этот Акал доехал до последней остановки в Оро, вышел на деревенскую площадь и поинтересовался, не предлагал ли кто-нибудь работу для чесальщика. «Данро», «Фермер приходил из Данро, уже дважды», «Хотел чесальщика по тонкорунной», «А разве не просто чесальщика?» – было ему ответом со всех сторон. Это заняло еще некоторое время, однако старцы и любители почесать языком все же сошлись в одном: чесальщик в Данро был нужен.

– А где это Данро находится? – спросил высокий мужчина.

– Там. – Один из старцев указал рукой куда-то наверх. – А ты когда-нибудь управлялся уже с арью-однолетками?

– Случалось, – ответил пришелец. – Там к западу или там к востоку?

Ему объяснили дорогу в Данро, и он двинулся по серпантину, насвистывая один из самых популярных псалмов.

Когда Акал добрался до места, он перестал свистеть и перестал быть мужчиной. Акал-женщина прикидывала, сумеет ли она притворяться, что никого в доме не знает, и как бы те не опознали ее саму. Как ей удастся провести Честа, мальчика, которого она обучала водной церемонии и пению Псалмов? Волна страха, тревоги, стыда ударила ей в лицо, когда как раз Чест подбежал к воротам, чтобы впустить странника.

Акал заговорила с ним медленно, понизив голос, избегая встречаться взглядом с ребенком. Она была уверена, что он ее тут же узнает. Но мальчик глазел на нее, как рассматривал бы любого другого из путников, которых видел не так уж часто и о внешнем виде которых имел весьма смутное представление. Он убежал позвать стариков, Магель и Маду. Те вышли и согласно обычаю, исполняя религиозную заповедь, предложили гостю свое гостеприимство, и Акал приняла его, ощущая себя подлой и низкой обманщицей по отношению к людям, которые всегда были добры с ней по-своему, на свой ветхозаветный скаредный манер, и в то же время с трудом подавив в себе приступ победного смеха. Они не признали в ней Энно, они ее не узнавали. Это значило, что теперь она Акал, Акал же была свободна от обязательств.

Она сидела на кухне, хлебая жидкий и кислый суп из летних трав, когда туда ворвалась Шахез – коренастая, мрачная, насквозь мокрая. Вскоре после того, как Акал пришла на ферму, с перевала Фаррен сошла гроза.

– Кто таков? – требовательно спросила Шахез, сбрасывая с себя мокрую накидку.

– Пришел из деревни. – Старый Магель понизил голос: – Говорит, что ему сказали, будто ты искала помощника с однолетками.

– Где работал прежде? – бросила Шахез, наливая себе суп из котла и стоя спиной к собеседнику.

Акал не подготовила никакой новой легенды. Какое-то время она собиралась с мыслями. Никто не обратил на это внимания, подозрение в этих краях скорее вызвали бы немедленные ответы и быстрая речь. В конце концов она решила назвать ферму, откуда сбежала двадцать лет назад.

– В хозяйстве Бредде, деревня Абба на Оризо.

– Тонкорунных чесал? С однолетками дело имел? Однолетками арью?

Акал молча кивнула. Неужели возлюбленная не признала ее? Голос Шахез был чужим и безжизненным, а единственный взгляд, которым она смерила Акал, донельзя отстраненным. Она уселась со своей миской и принялась жадно хлебать суп.

– Можешь пойти со мной в полдень, там посмотрим, каков ты работничек, – сказала Шахез. – Как, говоришь, зовут-то тебя?