Джеймс Блэйлок - Каменный великан Страница 4

Подобные мысли тяготили Эскаргота, но гораздо сильнее тяготили его жену, которая часто говорила, что «он слишком тяжеловесен для легкой работы и слишком легкомыслен для тяжелой». Защитительные доводы Эскаргота – мол, у него творческая натура и призвание скорее к философии, нежели к труду, – звучали фальшиво даже для него самого. У него не было оправданий, вот в чем дело. Но почему человек должен постоянно оправдываться? Почему, скажите на милость, человек должен просить позволения съесть собственный пирог? При мысли о пироге Эскаргот вспомнил, что ночи становятся длиннее и холоднее, и снова погрузился в раскаяние. Он взял обыкновение по утрам болтаться неподалеку от старого дома, стараясь оставаться незамеченным, но в глубине души надеясь, что его заметят и он узрит некое чудо, благодаря которому все уладится.

Но на сей раз он узрел лишь Гилроя Бэстейбла, который с самым деловым видом направлялся в центр, явно довольный собой. Бэстейбл покачал головой. К этому времени уже все жители Твомбли знали о печальной участи Эскаргота, и большинство, сказал Бэстейбл, взяло сторону жены, как это ни прискорбно. Стоувер прочитал целую проповедь в связи со случившимся. Эскаргот получил хороший урок, не правда ли? А история с похищением пирогов…

– Пирога, – поправил Эскаргот.

– Прощу прощения? – дружелюбно переспросил Бэстейбл.

– В деле замешан только один пирог. И о краже вообще не идет речи, верно? В конце концов, человек съел свой собственный пирог с персиками из своего собственного ухоженного сада.

Мэр Бэстейбл бросил взгляд на забитый сорняками сад Эскаргота с чрезмерно разросшимися деревьями. Он поднял брови и пожал плечами, словно давая понять, что судит лишь на основании известных ему фактов.

– Вам не стоило убегать от нее, дружище.

– Я пошел на рыбалку, – сказал Эскаргот, от волнения забыв обо всем, что говорил себе несколько минут назад. – А она выгнала меня из дома, не удостоив даже взглядом на прощание. Два года семейного счастья псу под хвост. Все женщины сумасшедшие, вот что я думаю. Химия, чистая химия! Я…

Бэстейбл положил руку на плечо Эскарготу и покачал головой, продолжая улыбаться искусственной улыбкой.

– Мы понимаем, каково вам, – сказал он, словно это могло премного утешить. – Мы все надеемся, что вы сумеете пережить эту маленькую неприятность.

– Мы! – возопил Эскагорт, сбрасывая с плеча руку друга. – Пережить! Да пропади все пропадом! – И с этими словами он помчался прочь, решительно стиснув зубы.

Он свалит отсюда, вот что он сделает. В мире полно потрясающих мест. Он отправится на побережье, на Очарованные острова. Да зарасти этот Твомбли плесенью! Он мрачно ухмыльнулся. Последняя часть внутреннего монолога ему понравилась. Зарасти плесенью – хорошее выражение, если такое выражение вообще есть. А если нет, значит, будет, решил Эскагорт, замедляя шаг и поворачивая к таверне Стоувера.

Таверна еще пустовала. Для посетителей было слишком рано. В настенных канделябрах горели свечи, отбрасывая круги мутно-желтого света на оштукатуренные стены. Получасом раньше пол был покрыт опилками и стружками, усыпан ореховой скорлупой, колбасными шкурками и засаленными обрывками газет. Теперь он был чисто подметен, и служанка по имени Лета широким плоским совком сгребала и ссыпала в ведро мусор, предварительно собранный в кучу. Темная прядь упала ей на лоб, и девушка на мгновение остановилась, чтобы заправить ее под красную ленту, перехватывавшую волосы, заплетенные в тяжелую косу. Непокорная прядь мгновенно взбунтовалась и снова упала на лоб. Лета подняла глаза и нахмурилась при виде Эскаргота, который стоял в дверях и пялился на нее.

Он впервые увидел Лету в библиотеке профессора Вурцла. Они оба спрашивали одну книгу или, по крайней мере, книги одного автора: профессора Дж. Смитерса из деревни Бромптон. Больше всего на свете Эскаргот любил в полдневный зной лежать с книгой и трубкой под дубом, коли таковой случался поблизости, или на берегу Ориэли, за пристанями. Дома читать не получалось. Он приходил в бешенство, когда его отвлекали. А для него всегда находились дела: вынести мусор, выполоть сорняки на грядках, снять коробки с полок в чулане, десять раз передвинуть мебель в комнате, чтобы в конечном счете вернуться к тому, с чего все началось. Обычно жена обращалась к Эскарготу из соседней комнаты голосом, расстояние слышимости которого не превышало восьми футов. «Что?» – кричал он, прекрасно понимая, что должен немедленно отложить книгу (ясное дело, пустую и бесполезную) и спешить на помощь – чаще всего давить какого-нибудь безобидного жука, который занимался своим делом, искал тихий уголок, чтобы почитать роман из жизни жуков да спокойно поваляться, задрав лапки, а вместо этого находил свою погибель под подошвой башмака. Противно своей воле Эскаргот являлся соучастником бесчисленных убийств. Но он знал за собой склонность раздражаться по мелочам. Он положил останавливать себя всякий раз, когда начнет раздражаться по мелочам, особенно вслух. Мелочная раздражительность превращает людей в нестерпимых зануд.

Он смотрел, как Лета выставила мусорное ведро за заднюю дверь, взяла пухлый дерюжный мешок и принялась вытряхивать из него опилки и стружки на чистый пол, заметая их ногой под столы. Она нашла в библиотеке книгу о празднике урожая на побережье, и Эскаргот, взглянув на название на обложке, честно сказал, что всегда хотел совершить многодневное путешествие вниз по Ориэли и посетить побережье, чтобы принять участие в ежегодном празднике урожая, устраивавшемся в пору осеннего равноденствия. Лета не раз участвовала в таком замечательном событии. Она родилась в предгорьях близ побережья в канун праздника урожая и потому была так называемой жницей, хотя и не принадлежала к племени гномов. Она была ростом пять футов, всего на дюйм ниже Эскаргота.

Он взял с Леты обещание вернуть книгу поскорее, не сомневаясь, что проявленный им интерес к последней кажется притворным и что девушка считает его нахальным типом. Но ничего подобного. Ведь он был женат, причем уже два года, и хотя многие говорили, что он ленив и уважает себя не больше, чем окружающих, у него были принципы. Он не держал пальцы скрещенными, когда поклялся хранить верность жене. Однако неожиданно для себя Эскаргот стал беспокоиться, не подумает ли Лета, будто он посещает библиотеку отнюдь не из тяги к знаниям, а потом забеспокоился по поводу своего беспокойства, ибо оно ставило под сомнение принципы, которыми он гордился. Большую же пользу принесли ему все эти волнения! Он с таким же успехом мог раз и навсегда отказаться от всех своих принципов. Но Эскаргот знал, что не изменит жене даже теперь. Он все еще был женат, пусть и жил на заброшенной мельнице и питался рыбой да лесными ягодами. Как знать, может статься, все еще переменится.