Валерий Вотрин - Человек бредущий Страница 4

— Человек я мирный, — ответил ему на это Каскет, — идущий к святым местам храмов Нергала и Сотота кормиться подаянием, любитель тихой задушевной беседы и восторженный созерцатель чудес природы, кои являют нам справедливые и неусыпные боги.

Люди Ыбдуза с сомнением оглядели его.

— Нергал и Сотот весьма почитаемы в нашем городе, — сказали они, — но вокруг в лесах обретаются кровожадные и лютые банды разбойников. Не из их ли ты числа?

— Нет, нет, — горячо запротестовал Каскет. — Я не могу даже помыслить об убийстве — это приводит меня на грань нервного припадка, и я начинаю трястись и дрожать, словно осиновый лист на холодном осеннем ветру.

— А как ты относишься к детям? — спросили его.

— Дети, — сердечно произнес Каскет, — единственная отрада в моей отнюдь не достойной примера жизни, наполненной скверной и грехами. Эти божьи создания своим невинным лепетом и сиянием восторженных глазенок исцеляют мою душу, раненную мерзостями мира, и мне начинает казаться, что посредством этого я становлюсь ближе к небесам.

Жители города после этой речи восторженно зашумели. Их подозрительность как рукой сняло.

— Он — то, что нам нужно! — вопили в толпе женские голоса. — Он спасет их! Скажите же ему! Скажите!

Каскету сказали. Оказалось, вот уже долгие месяцы город терроризируют компрачикосы. Никто не знал, сколько их, но судя по тому, что недосчитались многих детей, компрачикосов вокруг города тоже хватало. Это были остроумные компрачикосы: они прислали бургомистру записку, в которой просили не обвинять их во всех смертных грехах и благодарили за детей, кои оказались такими же уродливыми, как и их родители, что значительно упрощало труды компрачикосов по превращению детей в карликов и других столь же потешных созданий. Записка была торжественно сожжена на городской площади, а город объявил компрачикосам беспощадную войну. Однако дети продолжали пропадать. Причем жители Ыбдуза вовсе не отличались большой любовью к своим отпрыскам. Скорее тут вступала в права дилемма охотников и дичи, а дети значили не больше, чем неизбежная причина конфликта. Кто-то высказал предположение, что объявился новый гаммельнский крысолов, но предположение с великим гулом и негодованием было отвергнуто, ибо родителями пропавших детей категорически отметалось даже какое-либо отдаленное сходство их чад с непотребными гаммельнскими грызунами. Бургомистр города, худой паралитик в кресле-каталке, затесавшийся здесь же в толпе, обратился к Каскету:

— Чужеземец! Наш город небогат и даже можно с уверенностью сказать, что город наш просто беден. Но мы с радостью дадим тебе некоторое количество денег, лишь бы нашел нам наших детей. Ибо они — наше счастье, а счастье, можно сказать, из рук выпускать нельзя.

На что Каскет высказался в том плане, что с удовольствием готов помочь. Ему тут же была вручена некоторая весьма солидная сумма, которую Каскет с внутренним ликованием и принял. Несколько благодарных донельзя женщин чуть не подрались друг с дружкой за право предоставления ночлега новоявленному спасителю детей, но тут вперед вышла девушка, выгодно отличающаяся от спорщиц и лицом, и фигурой, и Каскет поспешно выбрал ее дом для предстоящего ночлега. Спорящие с неохотой и завистью проводили их взглядами, и толпа быстро разошлась.

Дом девушки, которую звали Нонией, был чист и пуст. Хозяйка молча пригласила Каскета внутрь, молча подала ему обед и молча удалилась. Каскет услышал звук льющейся воды: было похоже на то, что хозяйка принимала ванну. С удвоенной энергией он проглотил свой обед, и в это время Нония появилась в комнате. Они возлегли на ее невинное девичье ложе и проделали ряд несложных телодвижений, которые до того понравились им обоим, что все оставшееся время и всю ночь они занимались тем же.

Утром, как только рассвело, Каскет с некоторым сожалением посмотрел на спящую Нонию и вышел из дома. Его путь лежал за стены города, к густым и неприветливым лесам, состоящим по большей части из грабов, дубов и чинчуйских секвой. Солнце едва только встало, небо было серо-розовым, и по нему плыли облака, напоминающие своим видом спаривающихся животных. Птицы только начинали петь свои утренние песни, ненавязчиво переходящие вскоре в дневные, а потом в вечерние, к ночи совершенно стихая, — к великой радости невольных слушателей.

Немного поблуждав по лесу, Каскет встретил одинокого дровосека. Он спросил его, где здесь обитают компрачикосы, и дровосек подробно объяснил, где они обитают, что делают сейчас и чем занимаются вообще. Попутно он также внятно и многословно изложил свои собственные взгляды на их деятельность, а также на то, почему он, зная их местоположение, до сих пор не сообщил куда следует. Последнее вышло у него достаточно невнятно и неубедительно. Каскет поблагодарил его и пошел по указанной честным тружеником тропе, которая привела его вскоре к длинному каменному строению с крошечными оконцами и дверью, сделанной из цельной каменной плиты. На строении было написано: «Компрачикосы. Мастерская. Вход слева». Возле указанного входа Каскета встретил улыбчивый толстячок с выпученными блеклыми глазами, и они, немного повременив от первоначального изумления, бросились затем друг другу в объятья. Произошел некий быстрый и малопонятный разговор, в котором вспоминалось прошлое и нещадно клялось нынешнее, а затем толстячок, звавшийся Воозом, пригласил Каскета в дом. Здесь Каскет был представлен второму компрачикосу, Ипсиланти, сухопарому и желчному типу со вставными железными зубами. Ипсиланти был специалист по приданию нужных форм. Каскет удивился, что компрачикосов всего двое, а также тому, какими хитроумными и осторожными способами они выкрадывали детей у тупоголовых жителей Ыбдуза. Вооз подмигивал и вопил, что это — секрет производства и что тут ничего не поделаешь, хоть Каскет и старый друг, а тайны ремесла — это тайны ремесла, извиняюсь. Ипсиланти взвизгивал каким-то особенным смешком и блестел своими зубами. Каскет на это витиевато высказался в том смысле, что, не ожидая ничего от такого неприятного во всех отношениях поручения, он встретил внезапно и вдруг двух старых друзей, а это уже радость и, если не бояться этого слова, даже счастье. После этих слов двое компрачикосов окончательно прониклись к нему пылкой и многословной симпатией.

Потом пошли смотреть воозовских подопечных. Они размещались в большом помещении, которое на первый взгляд было похоже на мастерскую горшечника. Тут и там стояли большие кувшины, из которых торчали детские головы, остриженные наголо. Некоторые головы спали, другие таращились на вошедших круглыми испуганными глазами. Каскета разобрал смех, и он согнулся надвое. Ипсиланти начал объяснять, какие уродцы получаются из тех, что в горшках, а какие пользуются спросом, служа на потеху местным князьям и прочим аристократам.