Татьяна Смирнова - Зона сумерек Страница 4

Секунду Вивиан глядит на меня почти серьезно. Почти, но не совсем. И ошарашивает вопросом:

— А ты уверена, что их две?

— Ну — у… Они ведь довольно сильно отличаются друг от друга. Видно просто невооруженным глазом.

— Ну и что? Дальний Восток тоже заметно отличается от Средней Азии и в этом нет никакой метафизики.

— Это отличия другого порядка, — я пытаюсь объяснить, добросовестно перечисляя здешние и «странности», и… терплю новое сокрушительное поражение.

— Почему ты считаешь, что это качественные отличия? Может быть просто количественные?

— Но их тут такое количество, что оно просто само по себе переходит в качество.

— Так просто и переходит? — улыбается Вивиан, — но ведь если можно «туда», то можно и «обратно». Нормальное движение по прямой, линейный вектор, при чем тут барьер?

— Ты — выдающаяся полемистка, — сдаюсь я, — не знаю при чем…

— Она — выдающаяся софистка, это точно. Дай ей волю, она заведет тебя в такие дебри заворотов человеческой мысли, где тебе и Козьма Прутков не проводник. И бросит тебя там, исчезнув сквозь дыру в декорациях.

Голос за кадром? Нет, всего лишь за порогом.

Кофе для Даяны! Кресло для Даяны! Садитесь, леди и будьте как дома.

Это почти кворум. Еще совсем недавно обязательным членом нашей компании был некий профессор филологии из Оксфорда. Он был приятным собеседником: остроумным, великодушным, терпеливым. И, главное, никогда не возражал. Мы спорили, до хрипоты доказывая превосходство своей позиции в понимании его, профессора, идей, а он сидел себе в старинном кресле-качалке и глядел светлыми, умными глазами на раскидистый тополь за окном. Потом я поняла, почему он не возражал. У него был свой собственный Город Дождя. Он был настоящим Мастером. Из тех, кто не просто знает путь. Кто создает пути. Когда исчез профессор (увлеченные спором мы, поначалу, даже не заметили этого), пропал и тополь. Уверена, он и теперь растет напротив профессорского окна, и старый мудрый человек в кресле — качалке по-прежнему мирно беседует с ним, только уже в другом Городе Дождя. Я не знаю, как происходят подобные штуки. Если об этом думать — можно лишиться рассудка. Наш мозг не приспособлен к скольжению по кольцу Мебиуса.

— Похоже, я обнаружила очередной беспредметный разговор, — произносит Даяна, — Розали, что, конкретно, тебя беспокоит? В последнее время ты киснешь, сачкуешь напропалую, отговариваешься какой-то ирреальной ерундой.

Мне это не нравится.

Даяна — воплощение волевого напора. Я хочу сказать, что если бы кому Ни будь пришло в голову воплотить волевой напор в чистом виде, то он бы выглядел точно так, как Даяна. Она тоже немного слишком умна, но на ее счет я не сомневаюсь. Она — человек. И очень редкий человек. С Вивиан их разнит даже внешность. Если брюнетка вполне может появиться в старых шортах и свитере с растянутым воротом, то блондинка всегда "при параде". В ней есть аристократизм высшего порядка. Тот, который почти не проявляется внешне, но ощущается на расстоянии до нескольких километров. С Вивиан я могу сидеть, как в теплой ванне, получая тихое удовольствие от общения. Даяна никогда не дает расслабиться. С ней я будто иду по лезвию ножа, ежесекундно ожидая каких-то жутких, глобальных последствий. И если бы на своем жизненном пути я встретила их по отдельности, то без оглядки бы убежала от любой. А вместе они отлично уравновешивают друг друга.

— Не только Розали, — голос Вивиан звучит мрачновато, — я тоже чувствую что-то, но не знаю, как его назвать. Словно уходит какая-то легкость, необязательность… Вода утрачивает текучесть…

Даяна разворачивается, медленно, но на 180 градусов. Мне может прийти в голову какая угодно ахинея, но нервное предчувствие Вивиан — дело серьезное.

Из нас троих она первая чует беду.

— Я это заметила давно. Еще зимой. На площади появился собор.

— Здесь все время что-то появляется, — встреваю я, — отчего тебе не понравился именно собор?

— Он появился зимой. И сейчас стоит. Городу Дождя не свойственно такое постоянство и вы это отлично знаете.

— Хочешь сказать, что влияние Меридиана усиливается?

Голос Даяны спокоен. У нее выдержка хорошего разведчика. Знает она невероятно много, об еще большем догадывается, и, зуб даю, большая часть ее догадок верна, но угадать по ее лицу насколько серьезна беда — задача безнадежная.

— Не спрашивай меня. Лучше почитай последние стихи Розали. Они написаны в совершенно не свойственной ей манере. В них присутствует нечто, изначально чуждое ее характеру. И если это — влияние Города, тогда я просто не знаю, ЧТО может здесь появиться… Розали — самая живая, самая земная из нас. И меня пугает эта реакция на лунные фазы.

Я встаю. Делаю несколько шагов и, отдернув занавеску, гляжу на город, утонувший в сумерках, закрашенный мелкой штриховкой мокрых, косых струй. В комнате светло, и поэтому за окном ничего не видно. Наконец я преодолеваю себя и пытаюсь заговорить. Открываю рот. Напрягаю голосовые связки. Слова даются с мучительным трудом:

— Я чувствую тяжесть. Хочу взлететь… и словно что-то держит за ноги.

Что-то, чего мне не одолеть.

— "Хочу летать", — тихо улыбается Вивиан, — это бзик Розали. Сколько помню, ее всегда тянуло в небо. Причем спроси — зачем ей крылья, сколько ни будь вразумительного ответа не услышишь. И ведь не потому, что скрытна.

Просто она этого сама не знает. Хочу потому, что хочу.

— И, кстати, может быть в этом она права.

Таким образом разговор соскакивает с опасных рельсов на милый и безответственный интеллигентский треп. Чашки пустеют. Я собираю их на поднос и уношу в кухню. Сама. Слуги исчезают, как только разговор касается иррационального, и я их понимаю. Кому интересно слушать правду о себе? Правду о себе всякий и сам отлично знает. Я снова завариваю кофе. Кухня современная, с водопроводом и газом, так что особой возни не предвидится. Но, оказавшись перед дверью я замедляю шаг. Нет, без мысли подслушать. Просто руки заняты и я соображаю, какой ногой постучать, чтобы не уронить достоинство хозяйки дома.

— А ты вслушайся, — доносится до меня голос Вивиан, приглушенный драпировками, — ей снятся волчьи сны. С луной, ночным мраком, страхом одиночества, отрицанием высших сил и прочим "джентльменским набором".

— Думаешь, она "уходит"? — спрашивает Даяна.

— Розали?! Кто угодно, только не она. С ее-то влюбленностью в жизнь…

Из нас троих — самый невероятный кандидат. Зачем ей уходить, объясни? Я бы скорее поставила на себя, ну, в крайнем случае — на тебя. Но Розали!

— Не ты, не я, — чуть подумав, изрекает Даяна, — именно Розали. И как раз потому, что влюблена в жизнь.