Игорь Мерцалов - Земля Забытых Имен Страница 40

Братья-стабучане на совете сидели с каменными лицами, на Нехлада не смотрели. Так и не разгадал он, как ни старался, их мыслей. Хотя вроде бы все ясно: сколь ни хитер Сохирь, такой замысел далеко превосходит его воображение. Вот они, заговорщики!

При воспоминании о Незабудке на сердце стало тепло и сладко. Ярослав легонько толкнул брата в бок: ты что, мол?

Слушай давай — вот о выделанной коже речь пошла, а у нас как-никак пять дубилен, нам тоже надо думать, чем купцов подмасливать, если придется им ходить через страну, охваченную войной! Да как с купеческой гильдией договариваться, чтобы и сами торгаши помогали войну предотвратить, да не нужно ли…

Тяжким грузом лежала у него на сердце гибель отца, однако молодой боярин умел держать себя в руках. Нехлад с гораздо большим трудом поспевал за ходом споров и рассуждений. А думалось-то все о Незабудке…

«Думай о насущном! — одернул он себя. — Теперь и в поместье дел выше крыши, и Крепь, считай, упущена, утекла между пальцев, и все же надо попробовать что-то спасти… А о ней — забудь! Нет, ведь она — Незабудка… но смирись, смирись!..»

Так, в хаосе быстро теряющих связность мыслей, и просидел Яромир на совете.

Вечером был пир. Не слишком веселый, ибо отнюдь не обо всем бояре договорились окончательно, однако не закончить дела пиром — значит вовсе не закончить его. С главным-то определились: Белгаст был выгоден Нарогу куда как больше, чем прочие кичливые князья даори.

За следующие дни совета наметили основные шаги, уговорились временно снизить налоги, чтобы привлечь купцов, составили общее письмо в гильдию — и за вразумление воздали должное богам на новом пиру.

В Сурочь братья Булатовичи отправились утром. Ярослава сопровождали трое старых отцовых дружинников, Нехлада — Тинар да Торопча.

Молодой лих выглядел слегка осоловевшим. У себя на родине он считал, что ведет очень беспокойную жизнь, но теперь, поглазев на два города (особой разницы между которыми не заметил, только про столицу сказал: «Пестряди больше»), на неисчислимые толпы разного люда, на бояр и — мельком — на князя нарожского, посидев в заточении и счастливо от него освободившись, а главное — повидав и послушав Милораду Навку, он решил, что пережил по меньшей мере три века.

Зовиша — таково было прозвище Ярослава — без устали рассказывал о том, что делалось в Сурочи.

— Спасибо Вепрю, сильно помог он мне, особенно в первые дни, как поселенцы возвращаться стали. Мы с ним ополченцев не сразу распустили, подержали лишнюю седмицу, повелели им вместе с дружиной избы рубить в посаде. Люд-то из Крепи — на две трети ненашенский, со всего Нарога сманивали. Кто год, кто два года назад ушел — куда им теперь? Посад, конечно, стал не понять на что похож, зато у всех крыша над головой, и мастера согласны жить у нас. Потом и еще заботы были… Ты не держи на меня обиды, брат, что не навестил тебя в Затворье, но ведь столько дел!

— Зовиша, ведь говорено уже, — отвечал Нехлад. — Все ты правильно сделал. Ну приехал бы — что с того? Я в беспамятстве лежал, не узнавал никого. А людей нам упускать никак нельзя.

— Ради того я и зерном помог новопоселенцам.

— Меня, Зовиша, другое больше беспокоит. Что люди говорят? Не шепчутся ли, что, мол, за боярами и сила черная вслед прийти может, мол, проклятие они с собой на плечах принесли…

— Нет, что ты! — воскликнул Зовиша. — Боги упаси, такого и в помине нет. Напротив, иные подумывают, что зря с места сорвались, про вас с отцом говорят: сами претерпели, но людей уберегли. Ведь после пожара в Перекрестье ничего такого больше в Крепи не было.

Глава 3

Мать свою он почти не помнил, она умерла, давая жизнь Ярославу, когда самому Нехладу еще двух лет не сровнялось. Однако Владимир Булат, никогда больше ни на одну женщину не посмотревший, сумел сделать так, что дух ее постоянно ощущался в тереме, оживая в рассказах, в незначительных для стороннего глаза бытовых мелочах и обычаях, заведенных ею и бережно сохраняемых вдовцом.

Теперь о матери могли рассказать только старые слуги, но они не умели этого делать так хорошо, как отец, и, обнаружив это, Нехлад с грустью понял, что эпоха их с Зовишей родителей безвозвратно ушла в прошлое.

Чаша памяти — в ней горечь полынная…

Славиры и в Деревле, и в Нароге хоронят усопших в заповедных рощах, сажая над могилой дерево. Древний обычай требовал укладывать тела лицом на восток и непременно в позе младенца в материнской утробе, чтобы ушедшему проще было возродиться.

Однако теперь уже мало кто, кроме волхвов, помнит о заблуждениях предков. Каждый славир знает, что душу ждет после смерти великий суд и служение богам либо рабство у демонов. Уже много поколений славиров кладут покойников в могилы распрямленными — в знак того, что они открыто встречают посмертную судьбу. А деревья — покровители рода теперь лишь указывают, что человек прожил честную жизнь и оставил по себе добрую память.

Когда-то славиры хоронили вместе с покойными вещи, которые могли понадобиться им в загробном мире. Нужно же человеку охотиться в райских кущах, пока он ждет перерождения!

Однако сегодня все, даже переселенцы из Деревли, понимают, что предки ошибались.

Предки ошибались… страшноватые слова, леденящие кровь! Однако же нельзя не признать правоту волхвов, которые говорят, что перерождения душ больше не существует. Племя славиров растет, и откуда бы взялись тогда новые люди, если одни и те же души в каждом поколении возрождаются? И как бы могли старые души творить новые дела?

Не вещи делают человека, но человек вещи. Если отнять у охотника копье — разве перестанет он быть охотником и не сделает себе новое? Так нужно ли охотнику копье, когда он предстает перед судом богов?

И главное — копье ли будет отвечать за кровь, которую пролило?

Так говорят волхвы: наг человек предстает перед богами. Вот некто: был простым охотником, потом взял в руки меч и сделался знатным боярином, а после оступился на жизненном пути и скитался изгнанником, потом разбойником и вором, а окончил жизнь умудренным волхвом, постигающим знамения богов. Что же душе его нести на суд? Копье и меч, посох, нож и книгу? Нет — только сердце свое, а вещи, подобно ветхим одеждам, останутся далеко за спиной, в мире живых, для которых и созданы.

Кладбищенская роща была тиха и дремотна.

— Здравствуй, мама, — произнес Нехлад, встав подле памятной рябины, и надолго замолчал. Слова теснились в голове. — Пришел сказать тебе спасибо: как будто бы налаживается все у нас. Верю, это вы с отцом нам помогаете оттуда. Ну и князю, конечно, спасибо, а еще, думаю, Велимиру. Наверняка это он убедил Брячислава пособить нам, отсрочки дать… Ну вот, опять на старое свернул, — перебил он себя с улыбкой. — Шел-то к тебе совсем с другими мыслями, а сам опять о делах да о делах. А надо о главном. Хотя, боги свидетели, не знаю, как начать…