Корнелия Функе - Чернильная смерть Страница 41

Умиротворение. Наверное, так это можно назвать.

А хранительницы этой страны тоже пронизаны ее покоем или их снедает тоска по другому миру? По боли, которая им незнакома, по плоти, в которую они никогда не облекались? Может быть. А может быть, и нет. По их лицам он не мог этого понять. На них отражалось все сразу: умиротворенность и томление, радость и боль. Как будто им было ведомо все и в этом мире, и в другом, так же как сами они состояли из всех цветов сразу, сливавшихся в белое свечение. Они рассказывали ему, что в стране смерти есть и другие места, темнее, чем то, куда они его привели, и что никто не задерживается здесь надолго — кроме него. Потому что он умеет призывать огонь…

Белые Женщины любили огонь и боялись его. Они подносили к пламени холодные бледные руки — и смеялись, как дети, когда он жонглировал для них огненными языками. Они были детьми, одновременно юными и старыми, старыми, как мир. Они просили его изобразить огненные деревья и цветы, солнце и луну, а он заставлял огонь рисовать лица — те лица, что виделись ему, когда Белые Женщины брали его с собой к реке где выполаскивали сердца мертвых. «Загляни в воду! — шептали они. — Загляни в воду, и те, кто тебя любит, увидят тебя во сне». И он наклонялся над прозрачной голубой водой и видел юношу, женщину и молодую девушку, чьих имен он не помнил. Он видел, как они улыбаются во сне.

«Почему я не могу вспомнить их имен?» — спрашивал он.

«Потому что мы выполоскали твое сердце, — сказали они. — Потому что мы выполоскали его в голубой реке, отделяющей наш мир от другого. От этого сердце теряет память».

Да, видимо, так оно и было. Сколько он ни пытался вспомнить, вокруг была все та же ласковая, прохладная голубизна. И лишь когда он призывал огонь и все озарялось его багровым светом, к нему приходили образы — те самые, что он видел в речной воде. Но тоска по ним засыпала, не успев до конца пробудиться.

«Как меня звали?» — спрашивал он иногда, а они смеялись. «Огненный Танцор, — шептали они ему. — Так тебя звали и будут звать всегда, потому что ты навечно останешься у нас и не уйдешь, как все остальные, в новую жизнь…»

Иногда они приносили к нему маленькую девочку. Она гладила его по лицу и улыбалась, совсем как та женщина, которую он видел в воде и в огне. «Кто это?» — спрашивал он. «Она была здесь, но уже ушла, — отвечали они. — Она была твоей дочерью».

Дочь… Это было больное слово, но его сердце лишь помнило о боли, но не ощущало ее. Оно чувствовало только любовь, одну лишь любовь. Все остальное исчезло.

Где они? Они ни разу еще не оставляли его одного с тех пор, как он попал сюда… как бы ни называлось это место.

Он так привык к их бледным лицам, к их красоте и тихим голосам.

Но вдруг до него донесся другой голос, совсем не похожий. Он знал его когда-то, знал и имя, которое этот голос произносил.

Сажерук.

Он ненавидел этот голос… Или любил? Он не знал. Знал он лишь одно: этот призыв привел обратно все, что он забыл. Словно резкая боль, заставившая его сердце снова забиться. Кажется, этот голос однажды уже причинил ему боль, такую сильную, что она едва не разбила ему сердце. Да, он вспомнил! Он зажал уши ладонями, но в мире мертвых слышат не одними ушами, и зов проник в самое его существо, словно свежая кровь, вдруг заструившаяся по давно застывшим жилам.

— Просыпайся, Сажерук! — сказал голос. — Возвращайся к живым. Твоя история еще не рассказана до конца!

История… Он почувствовал, как голубизна выталкивает его, как он снова облекается в плоть и как сердце вновь колотится о грудную клетку, слишком узкую для его отчаянного биения.

«Волшебный Язык, — подумал он. — Это голос Волшебного Языка». К нему вдруг вернулись все имена: Роксана, Брианна, Фарид — и он снова ощутил боль, время и тоску по любимым.

Утраченный вернулся

Дело в том, что я никогда всерьез не верил, что мертвые уходят в никуда.

Было еще темно, когда Гвин разбудил Роксану. Она по-прежнему не любила куницу, но прогнать Гвина у нее не хватало духу. Слишком часто она видела его на плече у Сажерука. Иногда ей казалось, что пушистый мех еще хранит тепло его рук. С тех пор как не стало хозяина, зверек позволял Роксане себя гладить. Прежде такого не бывало. Раньше он норовил душить у нее кур. А теперь он к ним не прикасался, словно это было частью их молчаливого уговора, благодарностью за то, что она позволяла ему — и никому больше — следовать за ней, когда она шла к его хозяину. Гвин был единственным, кто знал ее тайну, кто был с ней, когда она сидела рядом с мертвецом, — час, порой два, полностью уходя в созерцание неподвижного лица.

Куница прыгнула ей на грудь. «Он вернулся», — говорила поднявшаяся дыбом шерсть Гвина, но Роксана не поняла. Она взглянула на окно, увидела, что на дворе еще ночь, и согнала зверька. Но он не унимался, шипел на нее и скребся в дверь. Роксана, конечно, подумала о патрулях, которые Зяблик любил посылать по ночам в одинокие усадьбы. В страхе она схватила нож, лежавший у нее под подушкой, и быстро натянула платье. Гвин все нетерпеливее скреб дверь когтями. Хорошо еще, что не разбудил Йехана. Мальчик спал глубоко и крепко. Гусыня тоже не подняла тревоги… странно.

Босиком, с ножом в руке, она подбежала к двери и прислушалась. Но снаружи не доносилось ни звука. Роксана осторожно отворила дверь и ступила в темноту. Ей казалось, что ночь дышит глубоко и ровно, как во сне. Звезды свисали сияющими гроздьями с небесных лоз, и усталому сердцу было больно от их красоты.

— Роксана…

Гвин промчался мимо нее.

Этого не может быть. Мертвые не возвращаются, даже если обещали. Но силуэт, выступивший из мрака, был до дрожи знакомым.

Гвин зашипел, увидев на плече хозяина другую куницу.

— Роксана…

Он произносил ее имя, словно пробовал его на языке, как лакомство, которого давно не случалось отведать.

Это был сон, один из тех снов, что снились ей почти каждую ночь, когда она видела его лицо так отчетливо, что рука сама собой тянулась к нему, а наутро пальцы еще помнили ощущение его кожи. И даже когда он обнял ее, так осторожно, словно боялся, что разучился это делать, она не пошевелилась. Ладони не верили, что в самом деле коснутся его, руки не верили, что снова обовьются вокруг него. Но глаза его видели. Уши слышали его дыхание. Кожей она чувствовала его кожу, теплую, словно в нем жил огонь после долгих дней, когда он был холоден, как лед.

Он сдержал свое обещание. И даже если он вернулся лишь во сне — это лучше, чем ничего, намного лучше.

— Роксана! Посмотри на меня. Ну посмотри же на меня!

Он взял ее лицо в ладони, погладил по щекам, вытер слезы, которые она уже привыкла чувствовать на коже при пробуждении. И только тогда она притянула его к себе, позволила себе убедиться, что обнимает не призрака. Этого не может быть. Она плакала, прижимаясь лицом к его лицу. Ей хотелось ударить его за то, что он покинул ее ради мальчишки, за все горе, которое она выстрадала из-за него, но сердце подвело ее, как и при первом его возвращении. Оно ее всегда подводило.

— Что с тобой? — Он снова ее поцеловал.

Шрамы. Они исчезли, словно Белые Женщины стерли их, прежде чем отпустить его обратно в мир живых.

Она взяла ладони Сажерука и приложила к его щекам.

— Смотри-ка! — Он удивленно провел руками по собственному лицу, как будто оно было чужое. — И правда исчезли. То-то бы Баста разозлился!

Почему они его отпустили? Кто выкупил его, как он сделал это для Фарида?

Какое ей дело? Он вернулся. Все остальное не важно, важно лишь то, что он вернулся оттуда, откуда не возвращаются. Оттуда, где остались все остальные. Ее дочь, отец ее сына, Козимо… Столько умерших. А он вернулся. Пусть даже она видела по его глазам: на этот раз он был так далеко, что часть его еще оставалась там.

— Сколько ты пробудешь на этот раз? — прошептала она.

Он ответил не сразу. Гвин терся о его шею и заглядывал в глаза, словно и он хотел получить ответ.

— Столько, сколько Смерть позволит, — сказал он наконец и положил ее руку себе на сердце.

— Что это значит? — спросила она.

Но он закрыл ей рот поцелуем.

Новая песня

Из тьмы лесов — надежды свет.

Черноволос и строен.

Князьям наделает он бед.

А бедный с ним спокоен.

Перепел вернулся. Эту весть Черному Принцу принес Дориа. Незадолго до рассвета юноша вбежал к нему в палатку, до того запыхавшись, что поначалу не мог выговорить ни слова.

— Его видела кикимора. Возле Дуплистых Деревьев, там, где целительницы хоронят своих мертвых. Она говорит, что он привел с собой и Огненного Танцора! Можно, я первым расскажу Мегги?