Сказание об Иле - Альберт Иванович Калинов Страница 41

Позади осталась горная гряда, и где-то на ее склонах ждал их возвращения Ул.

– Что с лесом? ― пиная опавшую листву, искренне удивлялся Сенака. – Разве летом бывает так, чтобы листья были золотистыми или алым цветом покрывались, как эти?

– Бывает, – очарованная яркими красками леса, отвечала Илея, а потом заключила: – Если это осень.

– Какая осень? Сейчас же лето, – не согласился с ней рыбак. ― У нас и вправду лишь осенью таким бывает лес. Но сейчас-то пора цветения – лето.

– Я тоже подумала об этом, как только увидела открывшиеся просторы. И тогда же поняла… Не видела я ничего, чтобы здесь цвело. Нет бабочек и не видно жуков. Вот куколка пушистая под веткой собралась зимовать, смотри… Бывает летом ли она? Нет, брат мой, не бывает, но этот запах леса… Ты чувствуешь его? – И Илея сделала глубокий вздох. – А я его люблю… Я всегда любила осень. И вот она! – Девушка закружилась будто в танце, и перед ее глазами заиграл разноцветный калейдоскоп.

Сенака остановился, все стало очевидным, и прямо на глазах с верхушек рыжих, качаясь тихо, на землю опускались желтые и красный кораблики. Опавшая листва!

– Но как же это может быть? Ведь лето едва начиналось только, когда на берег мы сошли и отправились в дорогу. Семь дней всего-то и прошло.

– А так… – ответила Илея. – Когда небесное дитя волею судеб оказался на берегу озерном, то с ним пришли и перемены. Невозможное стало вдруг реальным, и время там ход свой поменяло, как ручей, что вверх вдруг тек, труда не зная, по скале отвесной, помнишь? Там все другое было. Там лишь восходит солнце, а здесь, быть может, три дня уж миновало.

Через некоторое время Сенака вдруг окинул взором горизонт и произнес:

– Я знаю, куда теперь идти нам! Я узнаю те горы и равнины! Я был там, и не раз!

Видения. Тоуркун

Перед путниками на поблескивающей огоньками водной бескрайности, предстала громада, что некогда была могучим флотом, а теперь служила жильем для своих обитателей. Поскрипывая от старости, лишенные мачт и обвешанные тряпками, суда толкались и царапали друг друга разбитыми бортами. Эти гнилые посудины давно не знали ремонта. Всю эту громаду спутывала паутина из канатов. Это поселение было первым из двух, в которых жили народы Крылатой Рыбы. Там, дальше, за Горой Тумгеров, был Мыс Дождя. Белоснежный, изваянный природой из податливого и легкого в строительстве бархатного камня, он спускался в озеро каскадами, поражая всех величием и красотой. Мыс был огромным домом для народов Крылатой Рыбы. Тумгеры, вотны и тоуркуны – три народа, жившие здесь бок о бок несколько веков.

– Я не был тут пять лет. И что я вижу?.. Гавань Крылатой Рыбы я не узнаю, что стало с ней? Всего пять лет, а как будто век прошел. Где причалы, где корабли и бойкая торговля от зари и до зари? И главное, где рыба та, что, плавники раскинув, как птица из гнезда, так из воды вырывалась в небо и, пролетая там, обратно в гладь вонзалась? Ее же нет… Не вижу. Что же случилось здесь? – удивлялся Сенака, с тревогой оглядываясь вокруг. – Мы приплывали сюда с большим уловом, – оправдываясь за окружающую разруху, продолжал рыбак. – Вот там меняли свежую рыбу на другой товар и отправлялись вновь. Все процветало здесь. Так было, сколько себя помню.

– Расскажи о себе, – попросила Илея.

– Вот там, – Сенака указал на горизонт, – воспитывался я и познавал корабельную науку. Бороздил озерные просторы в рыбацкой артели с малых лет. Не зная родителей своих, жизнь открывал в труде рыбацком. Напарывался на камни, что на пути моем встречались тут и там. И, расставляя вехи и отмечая мели, набивал я синяки, но терпел, не издавал ни звука. Ибо так было прежде до моего рождения, и думал, что так будет всегда. В промозглой сырости и на ветрах, тех, что к зиме с севера дули, я из мальчика мужчиной становился. Без права на отдых или сон, вцепившись ручонками в весло, что двенадцать локтей в длину, со всеми греб на равных. Спал в бочке, но не роптал, хоть холодно мне было и болели руки. И каждый раз с радостью возвращался я сюда, так как любил я эту гавань. Когда же артельщики-тоуркуны занялись разбоем, не стал я с ними грабить, не стал послушно им служить и черным делом добывать себе на пропитание. За это предан был подлыми людьми, оговорен и связан. Искал с надеждой справедливость… Так пять зим провел я в яме. Бежал неоднократно, но каждый раз меня ловили. Продан был не раз и чуть ли не до смерти бит. Пока не оказался в руках тех, что продали меня твоему отцу. Вообще-то из рода я тумгеров, а они в глубинах озера жемчуг добывали. А я, видишь ли, рыбак… – пожал Сенака плечами. – А теперь стою я здесь, чтобы видеть упадок полный, и, хотя меня оболгали и несправедливо осудили, не злорадствую, но от представшего моим глазам горько мне и тяжко…

Они шли вдоль бортов от баржи к барже по мокрым и скользким доскам. Дожидались момента, когда гнилые посудины ударялись бортами друг о друга, и прыгали с одной на другую.

Сенака искал вязальщика. Того, кто когда-то был его приятелем и знал все о канатах и рыбацких сетях. Кто, как не он, мог рассказать обо всем. Но все здесь поменялось, и Сенака не знал, где обитал сейчас вязальщик, поэтому решил поспрашивать он у людей.

Остановив человека, по виду рыбака, и пожелав ему улова, спросил, где можно найти вязальщика. Услышав это, женщина, что чуть в стороне тряпками набивала корзину, вмешалась в разговор:

– Улова, говоришь? Да кто ты? Не из поганых вотнов ли ты, что продавали рыбу? Или тумгер ты, жемчуга искатель? По виду вроде бы похож… – И, вытерев толстые ручищи о подол, скрестила их у себя на мощной груди. – А это кто еще с тобой?– кивнула она недовольно в сторону Илеи.

– Рыбак я… и не был здесь давно… – стал было объяснять Сенака, но человек, похожий на рыбака, жестом позвал его пройти за ним.

Та женщина не отступала, кричала вслед, подняв над гаванью шум:

– А что шатаетесь вы здесь? Кто разрешил тебе шататься?

Так, уклоняясь от старых сетей как от паутины, они добрались до какого-то места, где предположительно и обитал