Андрей Кокоулин - Северный Удел Страница 41

Откинув одеяло, я попытался встать.

И немедленно ухватился за край кровати — комната с Репшиным стремительно поплыла куда-то вниз и в сторону, болезненно дернулся желудок.

Я попробовал спустить хотя бы ногу, но от накатившей слабости смог только согнуть ее, а затем обессиленно откинулся назад.

— Нужно, необходимо… — проворчал Репшин. Он поправил одеяло, снова укрыв меня по шею. — Вы, голубчик, своим умением, кровью своей высокой совсем не дорожите. Туда ее и сюда ее, а восстанавливаться и не думаете. А вот высохли бы, а? Походили бы полгодика как любой низкокровный смертный, свету не взвидели. Меня видите?

— Вижу, — сказал я.

— Да нет, — махнул рукой Репшин, — кровь мою.

Я напрягся.

Комната выцвела. Серая бахрома поползла по стенам. Теплый узор проступил на недавно тронутых предметах.

И тут же тупая боль стянула затылок.

Переведя взгляд на доктора, я стиснул зубы — боль, свирепея, ударила по глазам, толкнулась в виски, жаром обмяла щеки и выбила из них пот.

Репшин на мгновение обозначился сетью мерцающих жилок, вспыхнул и погас. И все погасло.

Ни цвета крови, ни мастерства владения ею я не уловил. Зажмурился. Задышал. Будто больной, пережидая приступ, пока боль глохла под черепом.

Вот уж счастье, Бастель, подумалось мне. Такое счастье. Хорошо сейчас. Хорошо не позапрошлой ночью.

Мягкая ладонь тронула лоб.

— Ну как?

— Не вижу, — глухо сказал я.

— И не мудрено. Пили что-нибудь стимулирующее, кроветворное?

— Да.

— Понятно.

В руках у Репшина появилась мензурка с маслянистой, горькой даже на вид жидкостью. Он взболтал ее тонкой стеклянной палочкой.

— Вот. — Мензурка ткнулась мне в губы. — Пейте.

— И когда…

Я недоговорил.

Горечь по языку протекла в горло. Жуть, смерть, гуафр! И никакой Благодати.

Мое искаженное лицо, видимо, в полной мере выразило вкус напитка, потому что Репшин обрадованно наставил палец:

— Вот! Вот! Это расплата!

— Так когда я встану на ноги? — просипел я.

В ладони у Якова Эриховича щелкнул золотой крышкой брегет.

— На ноги? Ну, если тихонечко, то к вечеру. Но тихонечко.

— Это плохо, — помрачнел я.

— Ну почему же? — Доктор встал, прихватив с пола саквояж. — Полежите, придете в порядок… К вам уже очередь стоит с визитами.

Он отвесил поклон.

— Погодите, — остановил я его у двери, — как там Майтус?

— Ну… — Репшин неопределенно повел плечами. — С ним сложнее. Жить будет, но… Вот вы кровь почувствуете, тогда и решим. До свидания.

Он вышел, аккуратно притворив дверь.

Впрочем, оставалась закрытой она недолго.

— Бастель!

Платье Мари сверкнуло на солнце бриллиантовыми блестками, миг — и сестра упала мне на грудь. Пальцы горячие, завитки выбились из прически, глаза на мокром месте. Остренький подбородок подрагивает.

— Не умирай, пожалуйста.

— П-ффы! — фыркнул я.

— Нет, я серьезно.

На ее лице вдруг проступило совершенно отцовское выражение.

Аски Кольваро взглянул на меня из-под подведенных бровей, изучающе, несколько удивленно. Так он смотрел на меня дважды: когда я вернулся домой после трехгодичного отсутствия и когда сказал, что перехожу из военного полка на тайную службу.

Смотрел, словно никак не ожидал от сына такой глупости.

И когда Мари успела перенять его взгляд? Взрослая, совсем взрослая. Невеста. Я дотронулся губами до ее лба.

— Умирать пока не собираюсь, — сказал я ей.

— Попробуй только!

— Ну, видишь ли, сейчас на мне лежит неподъемный груз…

— Что? Я легкая! Я на самом деле легкая! — вскочила сестра.

Солнце осветило ее, делая лиф и юбку почти прозрачными.

— Мари! — Появившаяся в комнате матушка всплеснула руками. — На секунду нельзя отлучиться! Ты же знаешь, Бастелю предписан покой.

Она поймала Мари за воздушный рукав.

— Мам, я просто…

— Я понимаю, — матушка повлекла ее к дверям. — Но ты же видишь, ничего страшного с братом не произошло.

— Но я видела карету… — шепнула сестра.

— Эка невидаль — карета! А на сеновале — вилы.

Створка приглушила их голоса.

Я смотрел на волны, бегущие по стенам, на барашки на их гривах, на одинокую чайку, взмывшую к потолку с дорисованной рыбиной, и, казалось, кровать покачивается подо мной, а острый запах кашасы стоит в горле.

— Бастель.

Матушка подошла тихо, села в ногах.

Я почувствовал, как она водит ладонью по одеялу. Вид у нее был сосредоточенный, взгляд блуждал по пуховым волнам, пальцы, следуя за взглядом, выщипывали катышки. Настоящие, воображаемые, я не видел.

— Мам, — произнес я, — говори уже.

Пальцы остановились.

Анна-Матильда Кольваро, в девичестве Корсо, позволила себе короткую, как полуденная тень, улыбку.

— Никогда не умела с тобой разговаривать. Ни в детстве, ни тем более сейчас. Все кажется, ты видишь меня насквозь… сын.

— Сейчас — не вижу, — сказал я.

— Да, конечно, — матушка кивнула. — Вот сестра твоя…

— Мам…

— Извини, — Анна-Матильда Кольваро сквозь одеяло погладила меня по ноге. — Вчера ко мне приехал один человек… Он не плохой, я даю тебе слово, он не причинит ни мне, ни тебе, ни кому-либо еще здесь вреда.

— Кто он?

— Он бы хотел поговорить с тобой, Бастель. Мы в поместье, видишь ли, как на военном положении, а он не хотел бы афишировать…

Я приподнялся.

— Кто он?

Матушка встала.

— Погоди. Он здесь.

Несколько шелестящих шагов — и она пропала в дверном проеме. Человек, появившийся затем в комнате, замешкался на пороге. То ли щель между шторами, слишком широкая, его смутила, то ли какая-то запозлая мысль сбила с толку.

С кровати было видно, что закутан он в плотный, скрывающий фигуру, шерстяной плащ.

— Кто вы? — спросил я.

— Здравствуйте, Бастель, — сказал он, выходя на свет.

Рука моя дернулась сама. Ах, где мой «Фатр-Рашди»?

Передо мной, по привычке заложив одну руку в карман (она мерзла все время), стоял Палач Полонии.

Огюст Юлий Грамп Ритольди.

Глава 13

У стола перед окном он взял маленький, еще ученический мой стульчик. Не любил пользоваться уже готовым. Приставив его к стене, недалеко от кровати, Ритольди сел, расстегнул верхнюю пуговицу, как-то виновато улыбнулся.

— В больнице Керна был я.

У него было кирпичного оттенка открытое, прорезанное морщинами лицо. Мужественное. Властное. Волевое. Крючок носа. Глубоко запавшие умные глаза. Хищно вытянутая вперед нижняя челюсть.

И вместе с тем — россыпь пигментных пятен на шее, седой клок волос.