Ольга Романовская - Словенка Страница 42

Уезжает он сегодня, князь светлый, людей лихих по лесам искать, а Радость — то эта Твёрдовна ждать его будет, на забрало по утрам выходить, вздыхать прилюдно. А ей, Наумовне, только здесь и выплакать своё горе можно.

Обвила девка руками коленки, прижала к ним головушку. За что, боги справедливые, так зло пошутили; мало ли ей смерти матушкиной, полона свейского? Вода, прохладная ещё, у ног плескалась; где — то недалече девки градские плескались, смеялись, и Заря с ними была, загорелая, стройная. Не понять ей, хохотушке, горя девичьего, любовного, ведь гуляет Власовна со статным чёрнобровым, и глядит он на неё так жарко да ласково…

Кто — то ехал берегом. Гореслава на ноги поднялась, слёзы утёрла.

Вершник, что её потревожил, оказался Ермилом. Остановил он коня супротив девки, спросил:

— О чём кручинишься, Гореслава?

— О доле своей девичьей; пустое всё. Скажи, Ермил, — сердечко в груди упало, — правда ли, что Светозар, князь наш, покинуть Градец сбирается?

— Правда. Сегодня ввечеру уедет. Весь Градец провожать будет.

— И она провожать придёт, — подумалось Наумовне.

Подойдёт Радость Твёрдовна к его коню серому, оберег князю свой отдаст, а Светозар её за то поцелует. Ох, не выдержит сердце девичье, не скрыть тогда думы тайной будет!

— И ты поедешь с ним, Ермил?

— Поеду, — с гордостью ответил парень. — Ждать будешь?

— Буду. Возвратиться вам всем живым.

Понял кметь, что не хочет девка дольше говорить с ним, повернул коня да и поехал своей дорогой.

…Весь день Гореслава вечера ждала, за окошко поглядывала: скоро ли солнышко зайдёт. За час где — то до заката отпросилась она пойти на улицу погулять, бросилась со всех ног к броду через Соловку. Сердечко бедное из груди выпрыгивало, но не от бега быстрого, а от предчувствия недоброго. Вернётся ли Светозар живым и невредимым — этого она не ведала. Нет, последней не Радости его повидать, а ей, Гореславе.

Притаилась Наумовна за ольховой порослей, до боли в очах в серую ленту дороги вглядывалась. И вот увидела: едет впереди прочих он, меч червлёный из — за мятля поблёскивает. А кметей — то с собой мало взял, на силу свою понадеялся: всего — то с дюжину с ним добрых молодцев. И зашептали сами собой уста девичьи поговорку — заговорку, которой бабы из их печища мужей своих на медвежью охоту провожали, только слова позабылись, да новые сложились:

— Ой, Перун, Небесная гроза, не гневися ты на ладо моего, не пускай в него стрелочки свои, а пусти в меня, неразумную. Ой ты, конь борзой, ты не спотыкнися дороженькой да вынеси ладу моего от ворогов. А ты, меч вострой, не затупися; ты, щит, не разломися. Возвратись ко мне, мой миленький, не покинь ты меня. Пусть стрелы мимо тебя пролетят, пусть ворогов твоих конь твой борзый потопчет, а меч верный порубит. А коли смерть за тобой придёт, то приманю я её к себе, лишь бы ты, мой ладо, жил да поживал, деток да славы наживал, не со мной, так с другой. Охрани тебя леший да водяной от людей и зверей; не оставь в милости его Свет — Солнышко.

Не услышал князь её шёпота, мимо проехал. А девка взглядом его долгим проводила и прошла вслед за ним несколько шагов, пока не затих в лесу стук копыт.

… Случилось так, что в конце хлебороста заболел Олежец. Поехал он к Неву — морю порыбачить; уехал здоровым, а возвратился хворым: вода холодная в море была, а тарок ветра лодку перевернул. Понадеялся на крепкое здоровье свой парень, одёжу мокрую не сменил — ну, и Огнея его и поймала… Зима Ярославовна уж и не знала, что делать, водила и к Банной матушке, да всё напрасно. Тут — то ей на помощь и пришла Гореслава. Сбегала девка в лес за берёзовыми почками, отыскала на пригорках душистую ромашку, заварила зерна овса и начала всё это парить да настаивать.

Голуба до того любопытна стала, что от печки не отходила, глазами большими следила за ловкими пальцами Наумовны.

И вылечила — таки девка парня, через неполную седмицу на ноги поставила. С тех пор стали звать её к тяжелобольным. Дивилась этому Гореслава: неужто в Градце нет старух — знахарок, которым леший открыл часть своих секретов потаённых?

— Уж не Лесная Девка ли ты? — как — то спросила Зима Ярославовна у Наумовны, когда та травы свои целебные в клети развешивала.

— Нет, — улыбнулась она, — просто с детства я полесовничаю. Люблю я лес, и он тоже меня любит. Но вы не пужайтесь: скоро уж уйду от вас.

— Куда же?

— Домой. Давно я родных не видала.

— И ты мне как родная. Знаешь, сердце моё материнское успокоилось бы, если б Олежец женился на тебе.

— Градец — город большой, невест в нём много лучше меня, но за похвалу спасибо.

— Знаю я, с кем сын мой гуляет. Славина — девка непутёвая, нитка под рукой её рвётся, узор под пальцами не вьётся. А у тебя всегда полотно браное, на вес золота. На лицо ты смазливая, нрава кроткого.

— Не могу я просьбу вашу уважить без согласия родительского, да и Олежцу я не мила.

С тех пор мысль страшная закралась в голову девичью: вдруг сосватают; отыщут избу её родную да и пришлют к родичам сватов. Что же делать тогда ей, бедной головушке, не хочется ведь ей быть женой нелюбимого. Лучше бы за кметя какого — нибудь пойти, хоть за Ермила, только не за угловатого Олежца. Угрюмый он (в отца пошёл) да умом не вышел. Охрани от беды, чур!

А сердце девичье с каждым днём всё сильнее билось; чуяло оно беду. Как — то раз проснулась даже Гореслава посреди ночи от страшного сна: привиделось ей, что убит её ясный сокол чёрной стрелой, не летать ему больше под небесами. И тряслась девка от ужаса беспричинного и боялась, что увидит кто её в тот час. Но спали все, а страх сам собой прошёл.

… Утро было серое, туманное. Гореслава вышла во двор, чтобы одёжу сохнуть развесить, когда услышала цокот копыт. Подошла к воротам, взобралась на чурку, выглянула на улицу и увидала Ермила. Повесил добрый молодец головушку, конь под ним спотыкался Окликнула его девка:

— А ну-ка, Ермил, подъезжай сюда да рассказывай, что приключилось.

— Послал меня князь за подмогой. Объявились в лесах наших урмане погорелые.

— Почему ж они погорелые?

— Корабли их сожгли мы у Коровьего брода, часть перебили, а часть разбежалась. Есть теперь между ними и свеи. Не тебе рассказывать, что за люди они.

— Но от чего голову ты повесил?

— Когда уезжал я, бой у нас с лихими людьми завязался. Не спокойно сердцу молодецкому.

— Езжай в крепость скорей! За подмогой же тебя послали, а ты…

Весь день Наумовна у ворот простояла, но не видала боле ни одного кметя. И казалось ей, что не досказал он что — то важное Ермил, утаил, чтоб не расплакалась. Знал ведь, кто её сердцу мил. Отчего ж не спешил молодец за гридней, если князь его за помощью послал; не от того ли, что спасать некого?