Владимир Коваленко - Камбрийская сноровка Страница 42

Но вот одна из трех дверей трактира распахивается. Да, из трех, не из пяти — так и заведение поменьше рангом, чем «Голова Грифона», в которой до зимнего похода хозяином был Дэффид ап Ллиувеллин. Отец сиды! На пороге — сама.

— Мяса мне, жареного, — Немайн говорит громче обычного, но вовсе не кричит. А слышно отлично. — Свининки, пожалуй.

— Окорок, леди сида? Долю героя?

— Нет. Мне еще не хватало тут всех изобидеть или, хуже того, поубивать… Давай ребрышки!

И вкусно, и сакрального смысла никакого. Впрочем, и доля героя вряд ли вызвала бы возражения. Никто не усомнился, что маленькая сида способна уложить хоть всех богатырей Британии. Считают великой и ужасной — это хорошо, и почти правда. Но считают и древней богиней. Не тобой. Раньше, когда главным было — выжить, в глаза не бросалось, слух не резало… Теперь против шерсти, или словно уши надрали как следует. И неприятно, и стыдно, и неловко как–то!

Немайн хмыкнула, снова прищелкнула пальцами. На сей раз ее почтил вниманием уже не хозяин — ему нельзя, он и других уважить обязан — девчонка. Видимо, дочь. Платье с карманами — «как у сиды», только белое. По рукавам и подолу — узкая полоска местного нестойкого пурпура.

— Пока заказ готов будет, принеси мне кофе и сыра с гренками, — сказала сида, — в Башне сегодня ужинать не буду. Сама видишь, какое зрелище. Лучше, чем в Колизее…

Подняла руку, кисть в воздухе крутнулась: гулять, так гулять! Ноги — со стороны жест залихватский, на деле точно выверенный, чтобы ничего, кроме ткани шоссов, не показать — на стол. Острые зубы хрустят горячими гренками. Уши чуть поджаты: все же горцы так шумят, что побелка с потолка сыплется. В остальном — безразлична. Видно, в древней Ирландии в заезжих домах такая гульба была обычным делом. А захочет что сказать — ее голос сквозь любой гам проходит, как нож сквозь масло.

- Ставлю милиарисий против истертого медяка, что здоровый и рыжий устоит на ногах до конца!

Но даже один к десяти — кто будет спорить с богиней, пусть и крещеной? Нет, навстречу — голос из–за стойки. Расцеловала бы!

— Держу, великолепная! Если стараться, любую скалу можно оглоушить!

Хозяин — молодец. Действительно, римлянин. Понял… А сама — не сразу додумалась. Смех и грех — когда стало ясно, что происходит, самый умный совет дала Анастасия, которую никто не учил править — и вообще не учил целых четыре года. Девочка осталась умницей, римлянкой и христианкой. Сказала:

— А как в таких случая поступали Отцы Церкви или старые императоры?

Так Немайн и припомнила одну из первых историй, которую ей довелось услышать в Камбрии. О том, как римляне с поединками почти покончили. Нет, запрещать не стали. Поняли: вредные бритты назло оккупантам друг дружку перережут. А кто налог в казну уплатит? Кто воинов выставит в лучшие легионы Империи? Что было делать?

Наместник додумался. Полного запрета на поединки устанавливать не стал. Наоборот, драться разрешил — на арене ипподрома, в назначенное время. Ослушникам — такой штраф, что семьи по миру пойдут.

И вот выходят поединщики биться насмерть, до отрезанной головы и приготовления татлума… а на трибунах солдаты и горожане. Пришли на кровушку полюбоваться. Жрут лепешки, прихватили кувшины с вином и пивом. Пальцами тычут, гогочут, подначивают. Да, безымянный наместник из старой байки куда мудрей хитроумного кардинала Ришелье!

Вот и все. Дело сделано, теперь горцы — не помеха, а развлечение. Посетители не к драке готовятся, а обсуждают, как ловчей сцену для драк выгородить, чтобы всем видно было, чтобы мест в зале не стало меньше, и что придется повысить оплату вышибалам — за верховскую вредность…

Клановые воины еще не поняли, что превратились в ярмарочных шутов. Мельтешат кулаки, тяжелое дыхание, хэканье, боевые кличи возносятся к потолку… Долго это не продлится. Продолжать веселье Инирам не позволит их же хваленая гордость. Это понял и неприметный человечек, что забился в самый уголок. Откидывает капюшон… Да он рыжее сиды: голова словно пламенем охвачена. Шаги не слышны в гаме. Встал. Смотрит… Немайн ноги со стола скинула. Снова не скучающая патрицианка, следящая за гладиаторским боем — правительница.

— Назовись.

В ответ — пожатие плеч. Да он думает, что знаком! Считает ясновидящей? Или себя — знаменитостью?

— Робин Тот Самый к твоим услугам… Великая, чем тебе Добрый Малый–то не угодил? В прошлый раз, признаю, дурака свалял: мешал воинской забаве. Но что теперь тебе не по нраву? Или из Глентуи должно уйти веселье фэйри?

«Веселье фэйри». Вот как теперь, оказывается, называют торговлю деривативами…

Немайн с интересом рассматривает гения. Человека, в седьмом веке додумавшегося до ценных бумаг, обеспеченных другими ценными бумагами. Совершившего при их выпуске ошибку, которую охотно совершали и в двадцать первом: забывшего, что от количества выпущенных бумаг денег не прибавится. А значит, обиженные явятся за его мордой — если найдут или поймают. Глаза честные–честные… Какими и должны быть у величайшего мошенника столетия!

— Рада приветствовать тебя. Я не великая, да и ты не столь уж мал: я тебе макушкой только до подмышки достану.

Вокруг — тишина. Никто не хихикнет, даже обидно. Драка закончилась. Зрители перестали делать ставки… что будет, когда о них вспомнят? Что сида смухлевала при помощи древних сил? Немайн полезла в карман. На стол лег серебристый кружок.

— Почтенный хозяин, я сорвала игру, извини. Вот мой проигрыш. Появилось занятие важней и дороже. Теперь, Робин, по твоему делу. Я не из тех сидов, что, забавляясь, приносят людям беду. А ты?

— Мои шутки бывают злыми, — сообщил тот, — но я никогда никого со света не сживал.

«В отличие от некоторых». Не сказал — намекнул.

— Я, бывало, убивала, — призналась Немайн, — должность такая. Не из забавы, по необходимости. Иногда следует остановить зло сталью.

— Или песней.

— Способов много.

— И почему я — зло? Ты ведь меня остановила.

— Остановила, как мастер — неумелого ученика. Чтобы каменной дробью глаза не выбило. Чтобы не вдохнул раскаленный воздух через стеклодувную трубку. Чтобы пилой не отхватило пальцы. Чтобы…

Она замолчала, как молчал весь трактир. Люди смотрели, силясь навечно запечатлеть редчайшее — нет, невозможное зрелище: растерянного Робина Доброго Малого. Мгновение… Потом — сарказм:

— Так ты обо мне заботилась?

— Нет. Недоучка или, как в твоем случае, самоучка может повредить не только себе. Кстати, поздравляю: мне пришлось озаботиться.

Робин кивнул. Есть с чем поздравлять, есть! Какой–то полукровка достиг силы, беспокоящей старых богов. Это лестно — и страшно. Прежняя, беззаботная, жизнь закончилась. Сам не заметил, как шагнул из деревенских побасенок в героическую легенду. А какая легенда ясна до конца, что ее героям, что слушающему старинные стихи? И какая заканчивается хорошо? Стал вспоминать… Вспомнил!