Дэвид Геммел - Царь Каменных Врат Страница 44

Тогда он был Золотым Воином, и о нем слагались легенды...

Ананаис приподнял черную маску, чтобы ветер охладил воспаленный шрам. Въехав на ближний холм, где росла рябина, он слез с седла и сел, глядя на горы. Тенака прав — не нужно было убивать легионеров. Что с того, если они захотели вернуться? Это их долг. Но ненависть — мощная сила, и она слишком глубоко въелась в сердце Ананаиса. Он ненавидел Цеску за то, что тот сделал со страной и народом, и ненавидел народ за то, что тот допустил такое. Он ненавидел цветы за то, что они красивы, и воздух за то, что им дышат.

Но больше всего он ненавидел самого себя за то, что не находил мужества прекратить свою жалкую жизнь.

Что знают эти скодийские крестьяне о нем, о причинах, побудивших его связаться с ними? Ему кричали «ура» в день битвы и при въезде в город. Его называют «Черная Маска» и видят в нем героя, созданного по образу и подобию бессмертного Друсса.

Что знают они о его горе?

Он посмотрел на свою маску. Даже здесь не обошлось без тщеславия — маска сделана так, будто под ней есть нос. С тем же успехом можно было прорезать две дырки.

Он — человек без лица и без будущего. Лишь прошедшее он вспоминает с удовольствием — но и с болью тоже. У него осталась только его чудовищная сила, да и та покидает его. Ему уже сорок шесть, и время неумолимо.

В тысячный раз он вспомнил свой бой с полулюдом. Был ли какой-то иной способ убить эту тварь? Мог бы он, Ананаис, отделаться меньшими увечьями? Он заново проиграл в памяти весь поединок. Нет, другого способа не было — зверь был вдвое сильнее его и намного проворнее. Чудо, что Ананаис вообще его убил.

Лошадь заржала, прядая ушами, и повернула голову. Ананаис надел маску и стал ждать. Скоро его острый слух уловил мягкий переступ копыт.

— Ананаис! — послышался из мрака голос Валтайи. — Ты тут? — Он тихо выругался, не испытывая нужды ни в чьем обществе.

— Тут, на холме.

Она подъехала к нему и соскользнула с седла, бросив поводья на шею коня. Ее золотистые волосы при луне казались серебряными, и в глазах отражались звезды.

— Чего тебе? — спросил он, отворачиваясь и садясь на траву.

Валтайя расстелила на земле свой плащ и села.

— Почему ты уехал один?

— Чтобы побыть одному. Мне есть о чем подумать.

— Если хочешь, я оставлю тебя.

— Да, так было бы лучше, — сказал он, но она не двинулась с места. Он знал, что так и будет.

— Я тоже одинока, — прошептала она, — но не хочу оставаться одна. А ты не допускаешь меня к себе.

— Мне нечего предложить тебе, женщина! — отрезал он грубым, хриплым голосом.

— Ты мог бы хоть посидеть со мной, — проговорила она, и шлюзы распахнулись: слезы хлынули у нее из глаз, она уронила голову и расплакалась навзрыд.

— Тише, женщина, не надо слез. О чем тебе плакать? У тебя нет причин быть одинокой. Ты очень привлекательна, и Галанд влюблен в тебя по уши. Он славный малый.

Валтайя продолжала рыдать, и тогда он обнял ее своей ручищей за плечи и притянул к себе.

Она прижалась головой к его груди, и рыдания скоро сменились прерывистыми всхлипами. Он погладил ее по волосам, по спине; она обхватила его за пояс и тихонько уложила на свой плащ. Желание обожгло Ананаиса — ничего он еще не хотел так, как ее. Она приникла к нему всем телом, и он ощутил тепло ее грудей.

Она потянулась к маске, но он перехватил ее запястье с поразившей ее быстротой.

— Не надо! — взмолился он, отпустив ее руку. Но она медленно сняла с него маску, и он закрыл глаза, почувствовав на лице ночную прохладу. Ее губы коснулись лба, век, изуродованных щек. У него не было губ, чтобы ответить на ее поцелуи, и он заплакал. Она обняла его крепко и держала, пока он не успокоился.

— Я поклялся, — сказал он наконец, — что скорее умру, чем покажусь женщине в таком виде.

— Женщина любит мужчину, а лицо — это не он, все равно что нога или рука. Я люблю тебя, Ананаис, а твои шрамы — это часть тебя. Неужто ты не понимаешь?

— Любовь и благодарность — разные вещи. Я спас тебя, но ты ничем мне не обязана — ни сейчас, ни потом.

— Да, я благодарна тебе. Но я не стала бы отдаваться тебе из благодарности. Я не ребенок и знаю, что ты меня не любишь. Да и с чего бы? В Дренане ты мог бы выбрать себе любую красотку. Но я люблю тебя и хочу тебя — хотя бы на тот краткий срок, что у нас есть.

— Так ты знаешь?

— Конечно, знаю! Нам не победить Цеску — это было ясно с самого начала. Но это не имеет значения. Когда-нибудь он умрет, как и все люди.

— Ты не видишь смысла в том, что мы делаем?

— Нет, вижу. Всегда будут... должны быть... такие люди, которые дают отпор цескам этого мира. Пусть те, кто будет жить после нас, знают: всегда были герои, выступающие против Тьмы. Нам нужны такие, как Друсс и Бронзовый Князь, как Эгель и Карнак, как Бильд и Железный Засов. Они вселяют в нас гордость и чувство того, что жизнь не напрасна. Нам нужны такие, как Ананаис и Тенака-хан. Что из того, если Факелоносец не может победить, — пусть он хоть ненадолго рассеет мрак.

— Ты хорошо знаешь историю, Вал.

— Да, Ананаис, не такая уж я глупая.

Прильнув к нему, она осторожно прижала губы к его рту. Он со стоном обхватил ее руками.

Райван не спалось — в душном воздухе висела гроза. Скинув тяжелое одеяло, она встала с постели, накинула на массивное тело шерстяной халат и настежь распахнула окно. Бесполезно: горы не пропускали ни малейшего дуновения.

Ночь была бархатно-черна, летучие мыши шмыгали вокруг башни, скользили между фруктовыми деревьями сада. Барсук, попавший в луч лунного света, взглянул на ее окно и юркнул в траву. Райван вздохнула, завороженная красотой ночи. Какое-то движение привлекло ее взгляд, и она различила воина в белом плаще, преклонившего колени перед розовым кустом. Он встал, и по гибкости она признала Декадо.

Райван отошла от окна, тихо проделала длинный путь по коридорам и спустилась в сад. Декадо, прислонясь к низкой стене, смотрел на озаренные луной горы. Он услышал Райван и обернулся к ней с подобием приветливой улыбки на тонких губах.

— Упиваешься одиночеством? — спросила она.

— Просто думаю.

— Хорошее место для размышлений. Мирное.

— Да.

— Я родилась вон там, — сказала она, указав на восток. — У моего отца была усадебка чуть выше линии лесов — скот и горные лошадки. Хорошая была жизнь.

— Нам не удержать этих мест, Райван.

— Я знаю. Когда время настанет, мы уйдем выше, за узкие перевалы.

Он кивнул.

— Я не думаю, что Тенака вернется.

— Погоди списывать его со счетов, Декадо. Он человек хитроумный.

— Кому об этом и знать, как не мне — я шесть лет служил у него под началом.