Юрий Циммерман - Серебро далёкого Севера Страница 44

Но последние события требовали от Влада огромного расхода сил, включая и силы вампирские, и жажда свежей крови подступила совершенно неожиданно. Будь на месте Таньки какая-нибудь дворовая девка, барон вонзил бы в нее свои зубы уже несколько часов назад. С валькирией он бы сделать такое, наверное, поостерегся… если бы ему вообще пришла в голову эта идея. Но Танненхильд, судя по всему, была надежно защищена магическим отворотом, который не давал окружающим даже и помыслить о том, чтобы нанести ей какой-нибудь вред. Так что Зборовский и не заметил того момента, когда ему надо было бы глотнуть красной влаги. А сейчас времени практически не оставалось, и смерть от той самой, особой жажды была близка как никогда.

— Та-ак-с, — задумчиво и обеспокоенно протянула женщина, склонившись над бездыханным любовником. Но вот она снова изменилась в лице, принимая какое-то важное решение.

— А почему бы, собственно, и нет? — капризным и донельзя порочным голосом произнесла теперь уже фру Теннеке. Элегантная светская дама, знавшая толк в самых изощренных и рискованных альковных утехах.

— А почему бы, собственно, и нет?

С этими словами она изящным движением вытащила кинжал, крепившийся к одному из ее сапожек, и полоснула себя по запястью.

17. Голевой момент

Ничтоникогдаинигденичтоникогдаинигденичтоникогдаинигденичтоникогдаинигденичто

никогдаинигденичтоникогдаинигденичтоникогдаинигденичтоникогдаинигденичтоникогдаи

нигденичтоникогдаинигденичтоникогдаинигденичтоникогдаинигденичтоникогдаинигде

ничто никогда нигде вязкий туман вне времени вне пространства нигде никогда ничто

Но ничто в какой-то момент осознавшее себя ничем уже перестает быть "ничем" хотя еще и не становится "чем-то"

Ведь что-то мешает… Мешает оставаться ничемвникогдаиниоткуда… мешаетмешаетмешает Зудит-мельтешит-раздражает…

…свет…

Да, кажется, это называется "свет". Отчего же так больно-то?! И еще какие-то мельтешащие пятна сквозь этот свет. Или наоборот, свет сквозь пятна.

Наоборот — это как? Нигденикудавничто? Нет, ничтоникогдаинигденичтоникогда-инигденичтоникогдаинигде…

Всесвят глубоко вздохнул, последний раз медленно провел ладонью над покрытым испариной лбом Юрая и отошел от его кровати.

….

Когда изможденный путник, пару дней назад отбившийся от каравана и теперь из последних сил ползущий по раскаленному песку, умирая от жажды… когда среди этого извечно-желтого, расплывающегося перед глазами, Арманом проклятого песка, кроме которого уже ничего и не существует в этом мире — помимо этого раскаленного и рассыпчатого желтого моря, нескончаемого, неостановимого и непреодолимого…

— Ноги?!

… когда он вдруг обнаруживает у своего носа чьи-то обутые в сандалии ноги… когда незнакомые сильные руки отрывают его от песчаной плахи, ставят вертикально и подносят ко рту чашу с какой-то влагой — в этот момент некогда осознавать, что именно всасывают твои сухие истрескавшиеся губы: затхлую ли воду из бурдюка, прокисший ли кумыс, старый добрый эль или пенистое сормское из королевских погребов. Главное — это успеть сделать полный глоток, пока чудом явившаяся чаша не истаяла миражом, оставив тебя снова загибаться под немилосердным полуденным солнцем. И если чаша не исчезает… Второй глоток идет сразу же за первым, немедленно, в постепенном осознании того, что ты всё-таки жив и, похоже, рандеву с богами несколько откладывается. С трудом, но уже вспоминаешь, как тебя зовут, где ты находишься — или где находился тогда, когда последний раз пребывал в сознании. А с третьим глотком приходит, наконец, ощущение вкуса того напитка, который пьешь. И если влага тебе не совсем противна, то вцепляешься в ее источник всеми зубами и тянешь уже до последней капли, досуха — смакуя, наслаждаясь, заходясь в беззвучном счастливом хохоте…

"Нет, это не просто кровь, — осознал Влад на третьем глотке. — Это нектар, амброзия, божественная роса занебесных садов Армана. Или, наоборот, это жидкий огонь, очистительный огонь пламенных полей Тинктара, который проникает во все поры твоего тела, изничтожает его и вновь возрождает к жизни, изменяя и пресуществляя…"

За свою жизнь Влад Зборовский испил немало крови, причем самой разной — хотя в зрелые годы он старался этим и не злоупотреблять. По молодости, еще только начиная осознавать себя вампиром — да, случалось. Притаиться, например, на суку крепкого дерева на обочине лесной тропинки, а потом спрыгнуть на проходящего мимо мужика и попробовать его на вкус… А после того оттащить обескровленное тело подальше в чащобу, на радость волкам или какому оголодавшему вурдалаку из лесных. Став старше и проникнувшись своими обязанностями суверена, он научился сдерживать такие порывы, и уже давно для барона существовал лишь один тип человеческой крови — кровь поверженного врага. Вот ее он пил с двойным наслаждением, а в остальном обходился кровью всякой скотины да птицы. Но вкус того, что вливалось в горло Зборовского сейчас, был воистину непостижим. И сравниться с этим жидким солнечным светом, с этим расплавленным блистающим золотом не могло ничто из испробованного им за все вампирские годы… Нет, сам он остановиться после третьего глотка этого не сумел бы никогда.

Но барону помогли.

Помогла нежная женская рука, недлинные пухлые пальчики которой ласково взяли его за подбородок, а потом стиснули щеки вампира с такой неимоверной силой, какую и у дюжего сельского кузнеца редко встретишь… Вынуждая разжать челюсти и оторваться наконец от кровоточащего запястья валькирии.

— Право же, барон, этого вполне достаточно!

— А Теннеке изменилась, — подумал Влад. И действительно, от забубённой и только что до упора протраханной бароном девицы Таньки не осталось и следа. Сейчас на барона смотрела настоящая аристократка. Ясновельможная панна, не уступающая любой из прославленных фавориток Венцеслава ни по красоте, ни по обхождению, ни по любострастию. И эта панна взирала сейчас на Зборовского изощренным похотливым взглядом, откровенно любуясь его клыками и когтями, которые тот не сообразил убрать, или скорее даже не успел. А чем дольше она смотрела, тем больше плотского желания проступало на ее лице. Желания неодолимого, капризного и извращенного.

— Оставайся таким! — хёгвальбурна3 Теннеке провела ладонью другой руки по своему запястью, одним легким движением стирая и свежую рану, и следы крови, и отпечатки клыков. Потом она нервно передернула своими чуть угловатыми плечами, и кожа валькрии как бы засветилась неярким розоватым светом.