Корнелия Функе - Чернильная смерть Страница 45

Но Сланец, не обращая внимания на старшего брата, сосредоточенно помогал Фариду собрать каждый клочок, исписанный почерком Орфея. Книгу они тоже прихватили. Халцедон кидался песком и заточенными перьями, призывал на голову Сланца все страшные болезни, какие только бывают у стеклянных человечков, и даже героически бросился за последним листком, лежавшим на письменном столе Орфея, но Фарид просто отпихнул его.

— Предатель! — кричал Халцедон вслед брату, когда Фарид закрывал за собой дверь кабинета. — Надеюсь, ты разобьешься вдребезги, в мелкую крошку!

Но Сланец проигнорировал эти вопли, как и угрозы Орфея.

Сажерук уже ждал у входной двери.

— Где они? — встревоженно спросил Фарид, подбегая к нему.

Ни Орфея, ни Осса не было видно, но он слышал их возбужденные голоса.

— В подполе, — сказал Сажерук. — Я обронил немного огня на лестнице. Мы успеем добраться до леса, пока он погаснет.

Фарид кивнул. На лестницу высунулась служанка. Но это была не Брианна.

— Моей дочери здесь нет, — сказал Сажерук, словно прочел его мысли. — Не думаю, что она когда-нибудь вернется в этот дом. Она у Роксаны.

— Она же меня ненавидит! — пробормотал Фарид. — Почему она мне помогла?

Сажерук открыл дверь, и куницы метнулись на улицу.

— Наверное, Орфей ей нравится еще меньше, чем ты, — сказал он.

Огонь Коптемаза

Жизнь — ускользающая тень, фигляр, Который час кривляется на сцене

И навсегда смолкает; это — повесть, Рассказанная дураком, где много

И шума, и страстей, но смысла нет.

Фенолио был счастлив. Да, счастлив, даже несмотря на то, что Иво и Деспина непременно хотели вытащить его на рыночную площадь, где Коптемаз давал представление. Глашатаи уже несколько дней кричали об этом на всех углах, а Минерва, конечно, не хотела отпускать детей одних. Зяблик велел соорудить на площади помост, чтобы каждый мог насладиться бездарными фокусами придворного огнеглотателя. Может быть, наместник с Коптемазом хотели отвлечь народ от возвращения Огненного Танцора? Как бы то ни было, даже Коптемаз не мог испортить Фенолио настроение. Ни разу еще у него не было так легко на сердце с тех пор, как он отправился вместе с Козимо ко Дворцу Ночи. О том, что случилось тогда, он сейчас не хотел вспоминать. Эта глава закончена. Его история приняла новый оборот, и все благодаря кому? Ему, Фенолио! Ведь именно он, и никто другой, ввел в игру Перепела, оставившего в дураках Свистуна и Зяблика и вернувшего Огненного Танцора из царства мертвых. Какой великолепный персонаж! Как нелепо смотрелись рядом с ним выдумки Сырной Головы: дурацкие разноцветные феи, мертвые единороги, гномы с отливающими синевой волосами. Дарований Орфея хватает только на подобную безвкусицу, зато он, Фенолио, способен создавать настоящих мужчин — Перепела и Черного Принца. То есть, конечно, нужно признать, что плоть и кровь Перепел обрел лишь благодаря Мортимеру. И все же вначале было слово, и это слово, точнее, множество слов, написал Фенолио.

— Иво! Деспина! Да куда же они подевались?

Легче удержать разноцветных фей, чем этих ребят! Он же им сказал: далеко вперед не убегать! Вся улица была запружена детьми. Они слетались на площадь, как осы на мед, чтобы забыть на час-другой обо всем, что этот мир взвалил на их хрупкие детские плечи. Невесело быть ребенком в эти мрачные времена. Мальчики слишком рано превращались в мужчин, а девочки изнемогали под бременем материнской печали.

Минерва не сразу согласилась отпустить Иво и Деспину. Слишком много было в городе солдат. Да и работы в доме хоть отбавляй. Но Фенолио все же уговорил ее, хотя ему заранее становилось дурно при мысли о вони, без которой не обходятся представления Коптемаза. В день, когда он так счастлив, детям тоже должно быть весело. А он, глядя на глупое кривляние Коптемаза, помечтает о том, что вскоре огненные фокусы на главной площади Омбры будет показывать Сажерук. Или о том, как Перепел въедет в Омбру и прогонит Зяблика за ворота, как шелудивого пса, а Свистуну оторвет серебряный нос. А потом они с Черным Принцем устроят здесь царство справедливости, настоящее народовластие… Хотя это вряд ли. Для народовластия этот мир, пожалуй, еще не созрел. Ну да ладно, все равно это будет великолепно и волнующе, и он, Фенолио, поставил вехи на спасительном пути в тот день, когда сочинил первую песню о Перепеле. Так что в конечном счете он сделал все правильно! Козимо — это, наверное, была ошибка. Но с другой стороны, без мрачных моментов история становится скучной.

— Ну где же ты, Чернильный Шелкопряд! — Иво терпеливо махал ему.

Мальчишка, видно, думает, что старик тоже способен угрем проскальзывать через это месиво детских тел. Деспина оглянулась и радостно закивала, увидев Фенолио, Но ее маленькая головка тут же снова исчезла в толпе.

— Иво! — крикнул Фенолио. — Иво, присматривай за сестренкой, черт подери!

Господи, он и не знал, как много в Омбре детей! Те что постарше, тащили за собой маленьких братьев и сестер. Фенолио был единственным мужчиной в толпе, да и матерей здесь было немного. Большинство детей, скорее всего, сбежало без спросу — из мастерских и лавок, от работы по дому или в хлеву. Некоторые — совсем оборванные — пришли даже с ближних хуторов. Тоненькие голоса разносились по площади, как птичий щебет. У Коптемаза, наверное, никогда еще не было таких благодарных зрителей.

Он стоял на помосте в черно-красном наряде Огнеглотателя, но костюм этот был сшит не из старых лоскутов, как у других комедиантов, а из тончайшего бархата, как и положено княжескому фавориту. Вечно улыбающееся лицо Коптемаза было густо смазано жиром, защищающим от ожогов, но огонь тем не менее так часто кусал своего незадачливого поклонника за щеки, что его физиономия стала похожа на кожаную маску, какие шил Баптиста. Да, Коптемаз и сейчас улыбался, глядя на море маленьких лиц, так жадно теснившихся к помосту, словно он мог избавить их от всех скорбей, от голода, от неизбывной печали матерей и тоски по погибшим отцам.

Фенолио увидел Иво в переднем ряду, но где же Деспина? А, вот она, рядом со старшим братом. Она возбужденно помахала ему, и он помахал в ответ, пристроившись рядом с женщинами у стены одного из домов. Он слышал, как они шептались о Перепеле и о том, что уж он-то защитит их детей, раз сумел привести из царства Смерти Огненного Танцора. Да, над Омброй снова взошло солнце. Надежда вернулась — и он, Фенолио, дал ей имя. Перепел…

Коптемаз снял плащ, такой тяжелый и дорогой, что на эти деньги, несомненно, можно было неделями кормить всех собравшихся на площадь детей. К нему на помост вскарабкался кобольд, нагруженный свертками с порошком алхимиков, который этот бездарь скармливал пламени, чтобы оно ему подчинялось. Коптемаз все еще боялся огня. Это было заметно. Похоже, он боялся его теперь даже больше, чем прежде. Фенолио с неприязнью наблюдал начало представления. Огонь брызгался и шипел, изрыгая ядовито-зеленый дым, от которого дети кашляли. Языки пламени сжимались в грозящие кулаки, превращались в когти, в оскаленные пасти… Да, Коптемаз кое-чему научился. Он теперь не пытался жонглировать двумя-тремя факелами и запускать огонь на такую жалкую высоту, что всем невольно вспоминался Сажерук. Пламя, с которым играл Коптемаз, казалось совсем другой стихией. Это был темный брат огня, жаркое чудовище, но дети с зачарованным испугом смотрели на яркое злое зрелище, вздрагивали, когда красные когти тянулись в их сторону и облегченно вздыхали, когда они обращались в дымное облако, хотя пары разъедали им глаза и щипали нос. Правда ли то, что говорили, будто эти пары затуманивали мозг, так что зрители видели больше, чем есть на самом деле? «На меня, во всяком случае, не действует, — думал Фенолио, протирая слезящиеся глаза. — Я вижу жалкие фокусы — и ниче больше!»

От слез у него потекло из носу. Он отвернулся, что бы высморкаться и прочистить глаза от копоти и дыма и увидел, как по улице, ведущей к замку, несется юноша — постарше, чем дети на площади, примерно такого возраста, как безусые солдаты Виоланты. Но он был без оружия. Лицо его показалось Фенолио странно знакомым. Где он его видел?

— Люк! — кричал юноша. — Беги! Бегите все!

Он споткнулся, упал и едва успел отползти в ворота ближайшего дома, чтобы его не задавил конем скачущий следом всадник.

Это был Свистун. Он придержал коня, и за его спиной показалась дюжина латников. Солдаты стекались на площадь отовсюду — с улицы Кузнецов и улицы Мясников, из каждого переулка — размеренной рысью, на рослых лошадях, закованных в броню, как и их наездники.

А дети, все еще ничего не подозревая, смотрели на Коптемаза. Зачарованные огнем, они не слышали криков юноши и окликов матерей. Когда некоторые стали оборачиваться, было уже поздно. Латники оттеснили с площади рыдающих женщин. Солдаты окружили детей железным кольцом.