Татьяна Каменская - Эртэ Страница 45

О, Боже! Да разве ж такое возможно? Зачем и кому всё это нужно? Разве люди сошли с ума, все до одного, или может, всё-же кто-то один страдает этим недугом, убивая невинных, убивая себе подобных, словно забывая о том, что все мы люди, все мы сёстры и братья, да и жизнь у человек такая короткая, и порой такая сложная штука…

Так разве ж он человек, этот колдун в чёрном, который решил, что ему всё дозволено… всё… Даже убить брата!

— Ты мне надоел, мой названный брат, любитель философии… Ты стал ленив и глуп, с тобой каши не сваришь. Ты думаешь, что Последний потомок великого рода, это всё ты? Увы и ах! Тебе больше не владеть славой сильных потомков. Ты изжил себя как мужчина, и поэтому недостоин такой славы, а также недостоин такой красавицы как Марина. Ты обычный человек! Глупый и слабый! Так что уйди, и не зли меня…

— Пусть я глуп, но Марину ты не получишь! — выкрикивает доктор, с яростью пытаясь проткнуть шпагой противника, но тот, смеясь, с грацией ленивого леопарда уворачивается в сторону, и презрительно смеётся над доктором, растягивая тонкие губы, когда тот тычет шпагой в пустое пространство.

— Предупреждаю, не зли меня! — смеётся человек в ярко-красном тюрбане. — Не зли…

— Не зли его, не зли! — хохочет, улюлюкает толпа мертвецов. — Не зли…

Нет больше сил драться с призраком. Он словно лёгкое облачко, то исчезает, то появляется, издеваясь, перелетает с одного места на другое, заставляя противника бездумно тыкать шпагой в белое молоко воздушного тумана. Безумию нет предела! Ярость душит и расплавляет мозги! А где-то там, далеко-далеко в мозгу трепещет чахлая и гадкая мысль, что "глупо воевать с ветряными мельницами, глупо и накладно! Себе же дороже!"

— Нет… нужно воевать! — упрямо скрежещет зубами доктор. — Всё равно… нужно!

Пот градом стекает со лба, ничего не видно, и даже Марины, которую вдруг подхватывает и уносит человечек с кошачьими повадками… Лишь её рука, тонкая белая, словно фарфоровый маятник, тихо качается в такт быстрым шагам…

— Стой! — ярости нет предела, но из горла вырывается лишь глухое рычание.

— Успокойся! Она выберет меня! В праздничное меню всё вписано! Блондинки любят таких самоуверенных мужчин как я… — слышен тихий смех Мага. — Блюдо готово! Неси её бармен отсюда, неси…

— Стой! Я приказываю тебе стоять, Бармалей!

О, если бы кто знал и видел, что происходило в зале в тот момент, когда рыжий вихрастый человечек испуганно замер со своей драгоценной ношей в руках у самых дверей. Бармалей! Ну, кто бы мог когда-то подумать, что этот подлый котяра может когда-то спокойно предать свою хозяйку и хозяина. Способствовать подлым замыслам кровавого Мага, и заискивать перед всей этой толпой странных личностей, от которых веет замогильным холодом и менртвечиной. Он, домашний кот, который должен быть ласковым и нежным животным, но не вскормленный вкусным топлёным молоком, домашний подлец…

— Стой Бармалей! Сто-ой…

— Ну, всё, ты разозлил меня жалкий потомок…

Кто-то схватил доктора за плечо. Молниеносный удар шпагой, не глядя на противника, лишь бы отвязаться от преследователя…

— О, гром и молния! Я ранен, ранен, я ранен…Я повреждён…

Рёв дикого зверя ничто по сравнению с рёвом Великого Мага. Он в ярости, и…растерянности. Из раны в его руке хлещет странная жидкость, желто-зелёная и ядовитая, так что паркет бального зала начинает с шипением обугливаться и чернеть, словно сгорая…

— Караул, мы расплавимся! Караул! — кричит разноряженная толпа.

Натыкаясь друг на друга, уродцы в бальных платьях и фраках стараются вырваться из плена собственного страха, и покинуть зал, отчего все ринулись к выходу. В разные стороны летят напудренные парики, плащи, камзолы, прозрачные накидки и бархатные перчатки вместе с масками. Всё! Маскарад закончен, и мертвецы, громыхая и теряя на ходу и на бегу тазобедренные кости, рвутся к выходу. Ну и переполох! А всё из-за странной желто-зелёной жидкости, что течёт в венах великого Мага. Странная кровь. Удивительно, но однако, жить хочется всем. И даже таким особям, как эти мосластые заупокойники, которым давно пора лежать могилах. А где-же виновник всего этого переполоха? А вот и он сам! Черной тенью проносится он над огромным залом, над всеми присутствующими, распластав в воздухе свой огромный черный плащ, напоминая собой летучую мышь в бреющем полёте. Хотя бывает ли бреющий полёт у летучей мыши? Скорее всего это полёт стремительный, хищнический, захватнический… Так оно и есть! Он подхватил Бармалея за его золотистый бархатный сюртук, отчего тот с перепугу мяукнул так громко и утробно, что стая настоящих летучих мышей сорвалась с балясин, и, с шумом рванулась к открытому окну. Но впереди их всех летел большой огромной тенью Великий Маг, факир-фокусник, с тяжелой ношей в когтистых руках-лапах. Истошно вопил в его руках кот Бармалей, который, однако, не выпускал из своих объятий женщину в белом свадебном платье.

Отчаяние и безумная ярость овладели доктором, когда он понял, что теперь ему ни за что не достать Мага, и не отнять у него Марину. К тому же смех волшебника, словно кульминация ночных приключений. Смех торжествующий, издевающийся, злобный, перемежающийся с утробным мяуканьем Бармалея, и отчаянным женским криком. Этот крик, полный боли, страха и ужаса, и привел в себя доктора, заставил его очнуться, остановиться на самом краю черной пропасти оконного обрыва. Доктор помотал головой, словно прогоняя с себя наваждение, глянул в бездонную черную пропасть под ногами, и оглянувшись, увидел за спиной огромный пустой зал с брошенными на пол масками, разноцветными шалями, шляпами и веерами, в которых ярким блеском продолжают сиять кровавые камни-рубины. Они живые, потому-что плачут кровавыми слезами. Но нет! Это вовсе не камни, это открытые людские раны, из которых сочится дорожка кровавых слёз. А может это и есть кровь, которая собирается в маленькие ручейки, а ручейки стекаются все вместе в единый, большой кровавый поток. И вот она река, стремительным потоком несётся навстречу, сметая всё, на своём пути… Кровавая река Вилона!

— Чего же ты ждёшь? Уходи! Спасайся!

Может это ему могло показаться, но женские глаза, чуть раскосые, черные как агат, и удивительно знакомые, сверкнули лишь на мгновение, и тут-же сильный, совсем не женский рывок за руку, и Сергей Викторович чувствует, как он вновь летит…

Он с размаху врезался в огромную кучу песка, что расположилась на самом берегу широкой реки. Тут-же следом кто-то с силой ударился о его ногу, и со стоном пропахав большую песчаную дорожку, скрылся на обратной стороне кучи.

— Эй, ты жив? — Сергей Викторович с трудом узнает свой собственный голос. Хриплый, дребезжащий, слабый… К тому же, во рту полно песка. Отплевавшись, Сергей Викторович пытается приподняться, с трудом преодолевая слабость в дрожащих руках. Наконец он садится, и с нескрываемым интересом смотрит на свежевспаханную дорожку в песке.