Флетчер Прэтт - Колодец Единорога Страница 45

Что говорить, немалые беды обрушились тогда на страну. Укрощенные язычники, правда, покамест сидели тихо, зато старый Ос Эригу счел свою дочь обесчещенной, а с нею — и весь свой род; с другой стороны, епископы и аббаты углядели во всем этом большой урон для Храма. Герцог Ос Эригу не выпускал торговые корабли из Лектисов, Большого и Малого, и грозился войной, а в Норби пылали пожары, ибо он больше не сдерживал диких миктонцев, не ведающих закона Божия и людского. Да, государи мои, воистину тяжкие наступили времена! Кто только ни приходил сюда по дорогам и из Белоречья, и из Бриеллы, и каждый на что-нибудь жаловался, и то и дело прибывали послы из Ос Эригу и от имени Империи, так что влюбленным решительно некогда было уединиться. И вот наконец явился сам канцлер и рассказал, что Ос Эригу требует немедленно вернуть дочь — либо объявляет войну. Тут Эгонилла, сидевшая подле графа Валька, упала ему в объятия и зарыдала:

«Возлюбленный и повелитель!.. Ведь он погибнет, погибнет! Мой батюшка уже стар; если он вынудит тебя сражаться, так разве что себе на погибель!..» — Да, господа мои, вот на эти самые половицы, на камни этого очага капали слезы несравненной Эгониллы.

«Смерть и жизнь и мы двое, — сказал тогда граф. — Я променял великие планы на твою любовь, дорогая. И что же, я должен теперь тебя потерять? Никогда! Лучше уж откажусь от короны!»

«Какой смысл в этом? — возразила она. — Моего отца разобьет тот, кого изберут десятым графом Вальком, только и всего…»

Граф нахмурился и снял руки с ее плеч.

«Есть еще девятый Вальк: это я, — молвил он. Канцлер тогда кашлянул, желая говорить, но граф продолжал: — Это я, и я не стану воевать с отцом моей возлюбленной. Нет, я подниму знамя…»

«Против кого? — спросила она и встала перед ним, выскользнув из его объятий. — Придется тебе выбирать, любимый… нет-нет, и не пытайся сбить меня с толку поцелуями… Одно либо другое, третьего не дано! Или я сей же час возвращаюсь и принимаю всякое наказание, какое ни возложат на меня за наш сладостный грех… или мы вместе пригубим из Колодца чудес, из Колодца Единорога, и обретем умиротворение, которое он нам дарует!»

«Но ведь я воин! Мне надлежит вести терции валькингов на врага!»

«А кто только что отказывался от мечты о величии — ради мира вдвоем со мной?»

И на этот раз, милостивые государи, победительницей в споре вышла она. Напрасно гневался граф, напрасно молил, тщетно напускал на себя холодность. Пришлось-таки ему уступить, и вот было объявлено, что они едут к Колодцу. Конечно, вельможи графства вовсе не пришли от этого в восторг. Нашлось немало таких, кто желал бы немедленно сместить графа и обрушить Ос Эригу в морские волны. Но тех, кто по-прежнему хотел видеть его на троне, в тот раз оказалось все-таки больше, и в особенности потому, что язычники не преминули воспользоваться разладом в стране и возобновили набеги. Ну а наши паломники… сказывают, их приняли в Стассии со всеми должными почестями, и они испили из Колодца, как и многие прежде них. Правда, осушив чашу, они не ощутили в себе никаких перемен, так что на обратном пути оба чувствовали себя несколько странно и только гадали: каким будет умиротворение, которое им предстояло познать?

Немногие явились приветствовать Валька, когда он возвратился в страну. Когда же он вновь прибыл сюда, на виллу Графская Подушка, здесь ждал его лишь мой дед-сторож и с ним один-единственный гость — представьте себе, ставорненский аббат, вот уж воистину святой человек!

Мы не знаем, о чем они беседовали поначалу — только то, что ни слова не было сказано ни о каком возвращении в монастырь. Добрый аббат поздравил их с обретением мира» но тут на лица влюбленных легла какая-то тень.

«Долгим было путешествие», — сказала госпожа Эгонилла, граф же добавил:

«И холодная встреча в конце. Что-то я не чувствую пока никакого умиротворения! Ос Эригу по-прежнему грозится войной, только все дела с ним ведут теперь советники, как если бы я уже лишился короны!»

«Колодец никогда не обманывает, — ответил аббат. — Разве на корабле вы не вкусили мира и счастья вдвоем, как вам мечталось?»

«О да, конечно», — пробормотал Вальк и хотел, казалось, молвить что-то еще… но промолчал.

«Колодец никогда не обманывает, — повторил аббат. — Дело лишь в том, что никому не дано знать заранее, какого рода умиротворение ему суждено. Никто не волен понуждать Господа нашего поступать именно так, а не иначе. Наш долг — следовать тому пути, что Он нам предначертал…»

И вот тогда-то, милостивые государи мои, дама Эгонилла, все больше молчавшая с самого начала беседы, подняла голову, и прекрасные черты ее озарились внутренним светом:

«Святой отец! Отверзлись глаза мои, теперь я вижу свой путь! Так вот почему наша страсть обернулась унынием и скукой. Это потому, что я уклонилась от своего истинного пути! Нет мира и любви, кроме любви к Богу, ибо она есть сущность всякой другой любви. О, простите меня, отец!..» — и она повалилась на колени перед аббатом.

Вот как обернулось дело, и кто бы мог ожидать!.. Почтенный мой дед, находившийся тогда с ними в комнате, рассказывал: кровь бросилась Вальку в лицо, и, выхватив смертоносный кинжал, он воскликнул:

«Ты не посмеешь отнять у меня Эгониллу! Я лучше убью и ее, и тебя!»

«Спокойствие, сын мой, — ответил аббат. — Здесь больше нет Эгониллы…

— И, вынув скляночку святой воды, окропил коленопреклоненную даму: — Нарекаю тебе новое имя: отныне ты Деодата, сиречь Предназначенная Богу и к Богу Вернувшаяся. А теперь убей нас, если желаешь, сын мой, только помни, что вы пили с ней из Колодца, желая умиротворения. И ты обретешь умиротворение — хотя бы пришлось понудить тебя к тому розгой…»

Вскоре он уехал и увез с собой Деодату, точно так же, как сам граф некогда увез из монастыря Эгониллу. Вальк остался один. Говорят, спустя некоторое время он раскаялся в своей яростной вспышке и отправился следом за ними, желая помириться с Деодатой и подарить ей кое-что на память. А надобно молвить, святой аббат был тогда уже стар и не решился ехать в Белоречье горной дорогой, изобиловавшей оползнями. Вот и вышло, что они с Деодатой отправились на восток, через Хестингу, граф же поскакал на запад и в ближайшем хуторе Белоречья узнал, что они там не проезжали. И тогда-то, милостивые государи, неправедный гнев разгорелся в нем с утроенной силой.

«Они обманули меня! — вскричал граф. — А теперь пытаются скрыться! Но нет, от меня им не уйти!..»

И повернул коня, и поскакал, как безумный, через перевалы Драконова Хребта, по кручам и чащам. Он настиг их как раз у выхода на равнину, налетел — и добрый аббат, обливаясь кровью, рухнул наземь с коня!