Ник Перумов - Дочь некроманта Страница 46

Не поздно было повернуть — никто не сторожил обратной дороги, можно навсегда уйти из этих мест, можно выполнить волю Храма и стать его воином — чем плохо? — но…

Нет! Ниакрис решительно встряхнула головой, отгоняя непрошеные малодушные мысли. Она не повернет назад. На ней не лежит никакого долга, кроме лишь молчаливой клятвы, данной перед двумя могильными камнями во дворе родного дома.

Волосы упали на лицо, растрепавшись от резкого движения; Ниакрис хотела поправить их, но ее опередили. Рука Красного монаха.

Пальцы его осторожно коснулись ее щеки и скользнули вниз, к шее.

— Лейт… — услыхала девушка.

— Оставь, — хрипло проговорила она, с трудом отталкивая его ладонь. — Я знаю, чего ты хочешь, но не надо… пожалуйста.

— Почему? — шепотом спросил монах. — Не обманывай себя, Лейт. Из этого боя не вернемся ни я, ни ты. А я… я понял, что приговорен, как только увидел тебя…

— Любовь с первого взгляда? — она постаралась усмехнуться как можно циничнее.

— Называй как хочешь, — сказал монах, неотрывно глядя на нее и не опуская руки, что по-прежнему касалась ее ключицы. — Я шел с тобой, потому что не верил сам себе. Я малодушно думал, что избегну этой участи. Не удалось.

— И ты опечален? — тут же бросила Ниакрис.

Монах улыбнулся:

— Никому не хочется умирать, Лейт. Тем более в бою с таким врагом, какого ты себе выбрала. Но я смотрю на тебя и знаю, что хочу быть с тобой даже в смерти, да простятся мне эти высокие слова.

Касавшиеся Ниакрис пальцы монаха чуть вздрогнули. Кажется, он собрался-таки их убрать.

— Сядем, — тихонько сказала девушка.

— Сядем, — кивнул монах, чинно устраваясь на более чем благопристойном расстоянии от нее.

Ниакрис мгновение смотрела на неказистого рябого монашка, а потом вдруг заговорила.

Она вспоминала — давно минувшие дни в Княж-городе, и последовавшие за ними бесконечные годы бегства и скитаний. Теперь-то она понимала, от кого пытались скрыться ее мама и дедушка, только по-прежнему не могла уразуметь, почему же она так понадобилась этому проклятому чародею.

Она рассказывала, как дедушка встретил Михаэля, воина Святого Престола, как тот присоединился к ним и стал для нее, тогда еще никакой не Ниакрис, а просто Лейт, самым настоящим дядей. Как они добрались до Пятиречья, надеясь найти там настоящий новый дом. О том, как хорошо и тихо жили они там, и казалось — беда таки пройдет стороной.

И еще она рассказывала о том дне, когда беда нагрянула.

Монашек слушал молча — только крепко держал Ниакрис за руку. И она отчего-то не выдергивала пальцев.

Сухих, жестких, совсем не девичьих пальцев — они скорее подошли бы воину, мореходу Волчьих островов или замекампскому кочевнику-варвару…

Ее голос не дрожал, глаза оставались сухи. Пора слез кончилась раз и навсегда во дворе заброшенного скита.

Она рассказывала о своей жизни среди поури, как убивала ради котелка вонючей каши, чтобы самой не умереть с голоду. О том, как попала в монастырь Ищущих, как ей показалось, что ее хотели принести в жертву невесть чему, и как вырвавшаяся на волю ее ненависть не оставила в монастыре ничего живого, испепелив даже оказавшиеся на краткий срок под ее властью магические камни.

И как она попала в Храм.

Монашек ничего не сказал, когда она наконец умолкла и неожиданно для самой себя постыдно шмыгнула носом, стараясь удержать все-таки подкатившие слезы. Он только протянул руку, обнимая ее за плечи, прижимая к себе и баюкая, словно ребенка.

— Он очень хотел тебя разыскать, — тихо проговорил монах. — То, что ты мне рассказала… ничего из происшедшего не было простой случайностью. Я догадываюсь, что сделал твой дедушка… сотворил заклинание, сделавшее вас недоступными для сыскных чар этого самого некроманта.

— А потом? — прошептала Ниакрис.

— Разве ты не догадалась? Что может сделать один волшебник, чтобы разыскать другого волшебника? Правильно, заставить его прибегнуть к магии. Что твой враг и проделал. Сперва набег гоблинов… я слыхал, от них пострадало все Пятиречье, но только в нескольких местах им дали настоящий отпор. Магия в ход не пошла, и враг по-прежнему точно не знал, где вы. Ему потребовался второй набег, набег поури, чтобы твой дедушка наконец-то прибег к своей волшебной силе — и тогда врагу оказаться рядом было делом нескольких секунд. Я слышал, что ему служат вампиры… а эти владеют многими тайнами, что не по зубам даже иным истинным чародеям. Я, например, не могу мгновенно переноситься с места на место — а вампиры, особенно высшие, говорят, свободно. Правда, не пойму я тогда другого — если это твой враг наслал на вашу деревню поури, убил твоих родных, — почему не убил тебя? И почему тебя оставили в живых поури, которые вообще-то, как я говорил, пленников либо съедают, либо продают, но ни в коем случае не принимают в свою среду?.. Признаюсь, Лейт, для меня это загадка.

Наступило молчание. Чуть потрескивал догорающий костер, о котором все забыли во время разговора. Монашек опомнился первым, вскочил, подбросил в огонь хвороста, добыл из-под рясы небольшой топорик, принялся рубить сухую лесину.

— До утра мы все равно отсюда не сдвинемся, — пояснил он.

— Не сдвинемся, — эхом откликнулась Ниакрис, неотрывно глядя на разгорающийся огонь. В пляшущих языках пламени ей чудились высокие, выморочно-тонкие башни вражьей твердыни, медленно рассыпающиеся в пыль, проваливающиеся сквозь саму плоть земли, не в бездны даже — в иномирье, откуда нет возврата, что хуже и страшнее любого посмертия здесь, в Эвиале, туда, где жертвы чудовища смогут наконец сами отомстить за себя…

Монашек подложил в огонь пару поленьев потолще, уселся рядом.

— Не зову тебя повернуть назад, Лейт, — шепнул он ей на ухо. — И сам не поверну. Не знаю, что со мной… но хочу быть с тобой до конца.

— Я тоже хочу, — вдруг вырвалось у Ниакрис, а глаза предательски защипало. — Но… ты прав. Зачем тебе умирать? Ты знаешь меня несколько дней…

Монах невесело усмехнулся:

— Знаешь, наверное, потому, что я, несмотря ни на что, все равно надеюсь тебя вытащить…

Что-то пряталось в его голосе, словно пушистый котенок, играющий в прятки со своей хозяйкой, — у Ниакрис был такой, давным-давно, когда они еще жили в Княж-городе; и невольно девушка вдруг ощутила, какой ледяной глыбой давят на плечи все годы одиночества и нескончаемых усилий — стать, стать, стать наконец той, что сможет по-настоящему отомстить.

Она сама протянула руку. Голос, правда, дрогнул, когда она произнесла: