Максим Черепанов - Сказатели. Русский фантастический альманах фантастики и фэнтези. № 1, 2014 Страница 46

— И куда, мать твою, нам сейчас деваться? — орал один из них прямо в окошечко.

— Ничего не знаю, сказано — нет бензина! Валите все отсюда! — срываясь на визг, закричала кассирша и захлопнула окошечко.

Вначале было слово

Ольга Сажина

В оный день, когда над миром новым

Бог склонял лицо свое, тогда

Солнце останавливали словом,

Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,

Звезды жались в ужасе к луне,

Если, точно розовое пламя,

Слово проплывало в вышине.

— Толстый, Толстый, где же ты…

— Эй, Ганс, да подох он уж давно с голоду-то. Зря мы вернулись в деревню-то.

— Тссс… Слышишь, Карл?

— Да нету тут никого. Стейнтоды[4] давно ушли — одни развалины повсюду, на дни пути. Слух был: эти черти крашеные уж замок самого барона осадили. Говорил я Марте, дуре-то моей брюхатой: «Не спасешься в Стахлхарте»! Возьмут в кольцо — и пиши пропало: засуха ж нынче, колодцы сохнут, мясо гниет. А она, дура: «Защитит-де барон меня и дитя!» Да и поросенка продать повыгоднее хотела. Эх… Там, говорят, солдат целая сотня, а Марта-то моя красавица. Э-хе-хе…

— Тише… Слышишь? Мычит, родименький! — Ганс бросился к коровнику, чудом уцелевшему среди нагромождений блестевших в лунном свете камней, точно смятых рукой великана, странно оплывших и испещренных вязью причудливого письма.

— Толстенький мой, славненький мой… — Ганс, радостный до слез, выволакивал за обрывок веревки огромного быка. Тот слабо сопротивлялся, тяжело и шумно дышал, поводя облезлыми боками и роняя пену.

Скоро бык успокоился, слыша ласковое воркование хозяина. Наконец, довольно засопел.

— И куда ты с ним? — Карл не без зависти зыркнул на счастливую парочку.

— Да уж знамо не в Стахлхарт, дружище.

— А я вот, может, к стейнтодам подамся! Говорят, всех принимают. Даже тех, кто писанине ихней пока не обучен, а просто в оружии толк знает. А кто ж у нас в оружии-то не знает? Строго там, правда, — и почти всегда молчи знай, и рожу себе разрисуй. Но кормят, говорят, хорошо.

— А хотят они чего, Карл? — Ганс неторопливо почесывал быка за ухом.

— Да кто ж их разберет-то? Нынче все чего-то хотят.

— А может, и дело — к ним податься, — подумав, степенно согласился Ганс. — Я неплохо стреляю из арбалета. Отец мой недаром носил прозвище Гюнтер-стрелок.

Барон Ульрих фон Хинтерн швырнул на пол кость с остатками мяса и облизал жирные пальцы. Его маленькие пронзительные глазки буравили невозмутимое лицо единственного собеседника, тощего унылого вервальтера[5]. В пустой зале, увешанной драными гобеленами, было душно.

— Фридрих, я хочу точно знать, сколько этих бездельников объедает мой замок!

У завернутых пледом обрубков ног барона собаки яростно грызлись за брошенную кость.

— Я сделал тебя управляющим и сделаю хозяином замка. Ты обязан знать точные цифры! — сердито продолжал барон. — Давай-ка посчитаем… Гарнизон у меня — пятьдесят рыл. К ним еще десяток беспардонно жрущих мои окорока крестоносцев, притащивших мне на сохранение этот… эту… святейшую хрень, которую Святой престол все не сподобится у меня забрать. И вот дождались — эта хрень сильно понадобилась стейнтодам! Знаешь, Фридрих, иногда меня охватывают сомнения, не зря ли я оставил обе ноги в пустынях Святой земли… Проклятье, как же здесь жарко! Я, кажется, посылал за вином!

— Слушаю, ваша светлость, — чуть дернулось лошадиное лицо вервальтера.

— Сколько женщин и детей сбежалось со всей округи, а? Стены Стахлхарта скоро лопнут, как и мое терпение! И сколько, наконец, чертовых стейнтодов набралось под стенами моего замка и в окрестных лесах?

— Несколько тысяч, ваша светлость.

— Проклятье! — Барон бессильно откинулся на подушки. Кисти сильных рук сжались в кулаки так, что побелели костяшки пальцев. — И хотят они, надо понимать, все того же?

— Да, ваша светлость, все того же, — уныло подтвердил Фридрих. Груды пустых и недвусмысленно раскрытых нараспашку сундуков, шкатулок и коробов из разоренных деревень валялись у рва вблизи замка. На крышках красной краской был грубо намалеван знак крестоносцев. Краской ли… — Но людей они согласны пощадить. Если те перейдут к ним.

Барон досадливо отмахнулся:

— Люди, люди… Что люди — людей-то много, плюнуть некуда, а замок у меня один! А что гонцы, а? Сколько солдат пришлют из Столицы?

— Гонцы перехвачены и убиты, ваша светлость.

Принесли вино. Барон хлебнул холодного рислинга и мрачно задумался.

— Но есть и хорошие новости, ваша светлость, — снова невыразительно подал голос Фридрих.

— Ну? — подозрительно глянул барон.

— Аббатство святой Девы Марии обещало прислать в замок отца Родгера, священника, Мастера слова.

— Вот только орущего святоши мне тут не хватало! — заревел барон в ярости. Священников он на дух не переносил. Особенно после того, как милосердные святые братья оставили его умирать на поле боя в далекой Палестине, присвоив фамильный меч и деньги — безногому-де оно все без надобности.

Стахлхарту минуло пять сотен лет. Не отличаясь большим разнообразием вкуса, предки нынешнего фон Хинтерна старались увековечить себя, множа кольца стен, расширяя вверх, вширь и глубоко под землю этажи, достраивая неуклюжие башни, арки, внутренние мосты и галереи — до тех пор, пока замок не стал похож на необъятное каменное лицо больного чумой. Три гигантские, грубые в своей строгости и простоте башни венчали всю эту почти уже беспорядочную груду строений: Хеулен, Руф и угловой Дрохнен — Вой, Крик и Гул. Если бы не эта страшная память былым осадам, Стахлхарт был бы похож на один из множества каменных муравейников, налепленных по берегам Рейна до самого Домлешг-Хайнценберга.

Дрохнен был когда-то стоявшей особняком сторожевой башней, неприступной на разлившемся Рейне. Но с тех давних пор река обмелела (часто стояли засушливые годы), замок разросся, и башня стала частью Стахлхарта.

…Никто не мог и вообразить, что однажды ее вдруг не станет.

По выщербленной винтовой лестнице слуги втащили барона на стену — и тут же бегом устремились прочь. Оттуда он, ругаясь и кашляя, протирая слезящиеся глаза и смахивая пот с лысого черепа, оторопело глядел на оседающие в пыли развалины Дрохнена. А все пространство перед замком, почти от широченного рва с водой и до кромки сизого леса, было покрыто молчаливыми шеренгами стейнтодов. Барон содрогнулся — что-то неестественное, нечеловеческое, что-то от затаившихся насекомых было в этом едином молчании сотен одинаковых людей. Прищурив некогда зоркие глаза, фон Хинтерн разглядел бесстрастные лица в первых рядах, разрисованные жирными черными штрихами — непонятными и пугающими символами.