Наталия Осояну - Первая печать Страница 46

– Помню, – пробормотала она. Теперь странные речи речных фаэ приобрели смысл, и он оказался весьма пугающим. – Выходит, та женщина из озера – тоже дух реки?

– Именно. Она и есть река. Та самая Арейна, что пересохла восемь веков назад.

– Я не верю! – Кьяран рассерженно стукнул кулаками по подлокотникам кресла. – Все это слишком уж похоже на сказку. Как мог весь город ошибаться в течение восьми веков? Почему я лишь сейчас осознал, что ни разу в жизни не задумался как следует над этой историей? Теймар, или ты сейчас же объяснишь все как следует, или… – В этот миг на колени книжнику шлепнулся пухлый том в темно-синем переплете и с отчетливым воркованием раскрылся посередине. Страницы начали сами собой перелистываться из стороны в сторону. – Ради семи печатей… – растерянно проговорил Кьяран. – Что происходит?

– Она хочет, чтобы ее почитали, – сказал Теймар, пряча улыбку. – Книги это любят. Их нужно время от времени доставать с полок, пролистывать и читать хотя бы несколько строчек. Иначе могут начаться неприятности, с которыми ни одной печати не справиться… Вам ли не знать, на что способен заскучавший дьюс?

– Какие еще неприятности?!

– Видения, тревожные сны, – принялся перечислять грешник с совершенно серьезным видом. – Строчки и даже целые страницы начнут произвольно перемещаться из начала в конец и обратно, а уж если дело зайдет слишком далеко и забегают буквы, то книгу не спасти – она так и останется нечитаемой.

– Такое бывало… – заметила Фиоре. Ей не хотелось злить опекуна, но его следовало привести в чувство. – Ты забыл? В прошлом году мы нашли три испорченные книги во время летней уборки.

Кьяран сердито взглянул на свою воспитанницу, а потом вздохнул и закрыл синий том, чтобы через секунду открыть его вновь – наугад. Ткнул пальцем в страницу и прочитал:

– «Если велено тебе молчать и слушать – так и делай».

– Хорошие слова, – хмыкнул грешник. – Но я уже сказал самое главное.

Фиоре неожиданно для самой себя подняла руку и поймала пролетавшую мимо потрепанную книгу, чей переплет показался смутно знакомым. В детстве она боялась гадать, потому что предсказания книжных дьюсов нередко сбывались; года три назад эта опасная забава и вовсе позабылась, но теперь момент показался подходящим.

…закрыть глаза.

…очистить разум от посторонних мыслей.

…открыть книгу на первой попавшейся странице.

«Тьма твоего сердца безгранична и непроницаема, – жестоко ударили по сердцу равнодушные строчки. – Живут в ней чудовища, чьи имена способны привести в трепет даже истинных храбрецов. Хватит ли тебе смелости взглянуть в глаза собственному отражению?»

Похолодев, она захлопнула потрепанный том.

– Что-то случилось? – поинтересовался Теймар. – Ты побледнела.

– Нет, все в порядке. Продолжай, прошу тебя… Почему мы не осознали до сих пор, что хроники не говорят всей правды?

Грешник как-то беспокойно вздохнул, покусал губы.

– Потому что водяная печать Марвина действует и на вас. Вероятно, я тоже не смог бы ей сопротивляться вечно, но мне не суждено прожить здесь достаточно долго, чтобы это проверить.

– Погоди-ка! – вмешался Кьяран. – Уж не хочешь ли ты сказать, что эта особенная печать действует и на людей? Тебе самому такое утверждение не кажется странным?

Теймар покачал головой.

– Вы верно сказали, она особенная – а все потому, что постоянная. Не растворяется, не поглощается более мощным дьюсом, но просто существует и делает то, для чего предназначена. Марвин был очень осторожным человеком – он решил, что остановить гору недостаточно, а следует еще и остановить распространение знаний о том, как именно это было сделано.

– Но зачем?!

– Вот этого я не знаю, – грешник пожал плечами. – Думаю, мало кто из горожан пожелал бы остаться, знай они доподлинно, что Эйлам оказался между двумя могущественными фаэ, словно между молотом и наковальней. Хотя не исключено, что на самом деле причина была иной. Окажись в моих руках настоящая летопись тех времен, я сумел бы сказать точнее…

Как только Кьяран услышал последнюю фразу, его гнев бесследно исчез.

– Мне доводилось читать такие, – сказал он. – В них ничего полезного нет.

Золотые глаза Теймара сверкнули.

– А я читаю между строк, – проговорил он. – Научить?..

В подвал Кьяран спускался быстрым шагом и лишь на последней ступеньке приостановился, тряхнул головой, словно спрашивая себя: «Что я делаю?!» Предложение грешника звучало заманчиво, но всегда оставалась вероятность, что он всего лишь виртуозный обманщик, которому, как твердила одна древняя книга, нельзя доверять.

– Входи, – сказал книжник, мрачнея. – Они там.

Здесь было, в отличие от верхнего хранилища, очень темно и довольно-таки холодно. Фиоре тотчас же озябла и обняла себя за плечи: она не любила подвальную комнату: уж слишком та напоминала тюремную камеру.

– Самой молодой из этих книг уже исполнилось триста лет, – проговорила она вполголоса. – Их читать попросту невозможно, уничтожить – тоже. Остается лишь держать под замком. Надеюсь, ты хорошо понимаешь, с кем имеешь дело?

Грешник улыбнулся и не ответил.

Почувствовав приближение людей, огромные древние фолианты принялись беспокойно ворочаться. Каждый из них лежал на специальном каменном постаменте, испещренном охранными знаками-печатями; вокруг постаментов обвивались толстые цепи. Кожаные переплеты книг покрывала густая пыль, которую они притягивали к себе с необычайной силой – чем чаще Кьяран ее вытирал, тем быстрее она накапливалась вновь.

Не дожидаясь, пока книжник что-то скажет или объяснит, Теймар пошел вперед. Темнота не была для него помехой, но темноты вскоре не стало: все печати на камнях, железе и коже начали светиться, как будто бы сквозь них пробивался наружу свет невидимого солнца.

Он остановился подле одной из книг и провел над ней рукой.

Цепь с грохотом упала на землю и, извиваясь по-змеиному, попыталась отползти подальше от грешника, словно его присутствие было для нее болезненным. Фолиант дернулся, но не раскрылся, зато воздух в подземелье вдруг сделался свежим, предгрозовым. Фиоре увидела, что кисть Теймара меняется – его пальцы вытянулись, на них появились лишние суставы, – и это зрелище оказалось не из приятных.

Она закрыла глаза, и почти сразу раздался шелест.

Книга позволила себя прочитать…

Теплый летний вечер опустился на город, казавшийся непривычно пустым и тихим.

По безлюдной улице, ведущей от набережной к главной площади, шла одинокая белая кошка. Ее пушистый хвост изгибался вопросительным знаком, а на мордочке застыло удивленное выражение: куда все подевались? Вокруг не было ни играющих детей, ни торопящихся куда-то прохожих; не беседовали у дверей кумушки-соседки, не доносились из трактиров веселые песни, и даже запахов стало меньше – воздух пах не свежеприготовленной едой или другими, куда менее вкусными вещами, а пылью.