Песнь копья (СИ) - Крымов Илья Олегович Страница 47

— Это место — жуткий клоповник, — сказала чародейка, — во всех смыслах. К тому же здесь что-то не так, совершенно неправильно.

Он молчал.

— Они все какие-то странные, бледные, у всех тени вокруг глаз… будто спят наяву. Ты ведь заметил, Пёс? Тебе положено всё замечать.

Он молчал.

— Неправильно. Укреплённые селения погибают, а эта развалина стоит себе посреди леса и ничего. Будто весь мир страдает, но местных беды обходят стороной. Ну чего ты молчишь?

— Я не обсуждаю правду, — ответил он, водя взглядом из стороны в сторону.

На улице послышались голоса, громкие и недобрые. В трактир ввалилась толпа мужчин, вооружённых длинными топорами. Их несомненный предводитель, сухопарый и сутулый человек лет шестидесяти, двинулся к единственным посетителям, увлекая за собой остальных. Он покручивал меж пальцев узловатую клюку и держал во рту трубку из кукурузного початка.

— Прежде чем вы совершите роковую ошибку, друзья, — Клеменс поднялся им навстречу, доставая из-за пазухи знак Святого Официума, — заверяю вас в своих полномочиях! Я везу эту ведьму к братьям-инвестигаторам, а вовсе не являюсь разбойником или иным злодеем! Успокойте сердца свои и не мешайте совершению богоугодного дела!

Его голос, прежде всегда вкрадчивый, прозвучал с силой и властностью как у священника, вещающего с соборной кафедры. То ли он, то ли знак грозной силы возымели такое действие, но люди замерли и уставились на чужака с неподдельным страхом. Наконец их предводитель стянул шляпу с сальных седых волос.

— Простите нас, тёмных, убогих, святой отец! Простите коль сможете! — Он упал на колени. — Господь спас от великого злодеяния! Скудоумие наше безразмерно! Простите! Мы-то думали, злодей какой!

Остальные вилланы тоже стали падать на колени. Трактирщик, уже какое-то время, стоявший у дальней стены с кувшином в руках, сам едва не последовал примеру. Он был испуган, удивлён и растерян сверх всякой меры.

— Моё имя Повэль, святой отец, — плачущим голосом говорил предводитель, позволяя Клеменсу поднять себя с колен, — я староста этой маленькой деревушки! Простите! Простите меня, дурака! Бабы безмозглые наговорили столько глупостей, заморочили нас, от работы отняли! Господи! Господи!

— Ну что ты, сын мой, отринь скорбь, всё обошлось! Вы хорошие люди, но эта женщина не достойна вашей защиты.

— Что за балаган, — процедила Тильнаваль тихо.

— Умолкни, нечистая! — воскликнул пленитель с высокопарной яростью. — Предана будешь анафеме! А ты садись, сын мой, добрый трактирщик сейчас разольёт нам пиво, я угощу!

— Никак нельзя, отче, никак! — затрясся тот. — Работой замолим грехи! Никак! Хубречт, эти почётные гости отныне на содержании деревни, ясно?

Трактирщик затряс брылами.

— Ясно тебе?!

— Денег не возьму, — промычал тот.

Толпа попятилась, кланяясь, пряча оружие. Трактирщик дрожал как мышь перед котом, долго не мог сойти с места, а когда всё же направился к столу, так спешил, что споткнулся и упал. Кувшин разлетелся вдребезги. Он стал извиняться, собирать черепки, звать жену, ещё больше извиняться. Тильнаваль испытывала брезгливое отвращение к тому зрелищу, а Клеменс не обращал внимания.

Пленитель сел за стол рядом, достал небольшой ключ и отомкнул замок на одной из эстрийских перчаток.

— Рано или поздно они таки принесут нам поесть, хочу, чтобы у тебя были силы и возможности. Пожалуйста, не делай глупостей, а то я вырву твои руки из плечевых суставов, и они будут висеть так до конца путешествия.

Правая рука освободилась, а Дар не вернулся, но в то мгновение чародейка обрадовалась и малому. Кровь сызнова хлынула по венам, ладонь заболела, пронзаемая тысячами игл, стала шевелиться, словно чужая, боль росла. Сжимая и разжимая пальцы, Тильнаваль губами выводила тихие проклятья и этим успокаивалась. То, что предотвратил Клеменс, могло закончиться худо и для неё тоже, чародейка видела свою смерть в глазах этих бледных тварей.

— Ты говорил…?

— Ты была права, беглянка, — я завёл нас в беду.

— Такой спокойный. Они пришли сюда не деву освобождать, Пёс, они пришли убивать нас обоих. Это деревня разбойников!

На такое Клеменс только усмехнулся:

— Кабы всё было столь просто.

— Не дашь мне оружие?

Его косой взгляд насмехался.

— Пёс, когда они убьют тебя, я не хочу подохнуть следом как свинка под ножом мясника. Мне нужно хотя бы кого-то куснуть напоследок… А лучше бы тебе снять с меня эту дрянь и тогда, клянусь именем Джассара, я их всех тут…

Но было видно, что гончая Инвестигации больше не слушала и потому Тильнаваль перестала зря сотрясать воздух. В конце концов хозяин принёс новый кувшин, почти не пыльные кружки, а потом в трактире даже запахло съестным. Когда на стол поставили еду, Клеменс всё обнюхал и кивнул ей. Правда, обильные те яства были самое лучшее — съедобными, но не вкусными, даже походная похлёбка казалась чародейке более сносной. Она жевала недоваренную баранину, рассматривала ножи, думала, прикидывала, зная, что враг, следивший за ней, всё давно пересчитал и предусмотрел. Отчего-то Тильнаваль была уверена, что его не обмануть.

Клеменс так и не вспомнил о кузнеце либо плотнике, заковал её руку в перчатку и, когда стало вечереть, повёл наверх. В комнате никто не решился приблизиться к кровати, так что охотник уселся на стул чтобы подремать, а Тильнаваль опустилась на грязный пол в углу. Разжигать очаг охотник не стал, было прохладно, тихо, тревожно, и до одури скучно. Думая о своей жизни, о выборах, приведших её сюда и сейчас, женщина теряла из виду бег времени. Постепенно сон завоевал её.

Словно всего миг прошёл, она проснулась в полной темноте, однако не пошевелилась, не открыла глаз, не стала дышать чаще. Только слушала поскрипывание досок под ногами пленителя. Он вышел из комнаты, медленно затворив дверь и чуткий слух Тильнаваль различил шаги по лестнице, затем по общему залу трактира и, наконец… Она не поверила, что услышала скрип петель. Человек просто вышел в ночь.

Первый порыв чуть не повлёк её к двери чтобы задвинуть засов, но чародейка отбросила эту глупую мысль. Она подобралась к окну и выглянула сквозь плохо сомкнутые ставни. Глаза уже давно привыкли к темноте и хорошо видели без света, но увы, окно и входная дверь находились на разных сторонах здания. Довольно долго пленница стояла в тишине с прикрытыми глазами, чутко вслушиваясь в ночь, пока наконец не решила выйти из мерзкой комнатёнки.

Под ногами Тильнаваль пол хранил молчание, ступала она беззвучно и легко, а главное, — стремительно. Скользнула вниз по лестнице, прошлась среди столов, сунулась на кухню. Там было не чище, чем в остальных комнатах, какая гадость, и она ела ищу, приготовленную в этом свинарнике… люди… что же вы за твари… На кухне было много ножей, да только тот жестокий подлец, смастеривший перчатки, не оставил ей никакого шанса. Прислушиваясь, Тильнаваль улавливала дыхание содержателей трактира, их детей, храп лошадей через стенку в конюшне. Вот она уже скользнула к входной двери и замерла возле неё в нерешительности.

Не будь перчаток, Тильнаваль уже выпорхнула бы из этого гнезда убогости, а так… ночью, среди леса, без рук, одна. Какое странное получится самоубийство. Ей хотелось завыть от бессилия и безысходности, но чародейка была уж слишком стара для таких ребячеств. Оставалось только вернуться наверх, чтобы…

С улицы донеслись звуки, какие-то голоса, отдалённые возгласы. Пленница скользнула прочь, спряталась в самой густой тени и замерла, соединившись с ней. Звуки становились громче пока дверь не распахнулась и внутрь не ввалились две фигуры. Одна, то был Клеменс, волочила по земле другую. Охотник Церкви бросил вскрикнувшего человека на пол, закрыл дверь и стал строить баррикаду. Он хватал огромные тяжёлые столы и швырял, хватал скамьи, бочки.

— Всё это зря, — прохрипел человек с пола, пытаясь приподняться на локте.

Его лицо скрывала какая-то странная маски, походившая на мешок с грубыми прорезями, она изгибалась словно живая уродливая морда с перекошенным ртом, морщинами. Или это только казалось? Голос принадлежал Повэлю, который был ранен.