Ольга Лукас - Тринадцатая редакция. Книга 5. Неубедимый Страница 47

Кое-как досидев до конца первой пары, будущая внедрительница внедрений устремилась — сквозь толпу медлительных, каких-то сонных, совсем не живых, будто никогда никого не любивших людей — туда, на набережную Обводного канала, где без неё уже могло случиться что угодно.

Охранник оглядел её, как людоед, который не так давно стал вегетарианцем и ещё не забыл своих прежних привычек, — только что зубами не щёлкнул. За барной стойкой опять маячила обладательница разноцветных косиц.

Аня сделала заказ, она уже вычислила самое дешевое и низкокалорийное блюдо, которое, вдобавок ко всему можно было смаковать хоть целый час. Этот шедевр выдумала Елена Васильевна, специально для Костыля. Когда ей надоел его дежурный вопль «Хозяйка, мечи на стол харчи, у мужика от голода портки спадают!» — она стала готовить — специально для него — рагу из продуктов, у которых истекал срок годности. Некрупный жилистый Костыль умудрялся съедать за один присест целую кастрюлю этого варева. Однажды Джордж по ошибке внёс это чудо-блюдо в основное меню. У Костыля появились конкуренты: главным образом те, кто, как и Аня, хотели подольше посидеть в «Фее-кофее», имея перед собой на тарелке законный повод.

Итак, Аня смаковала «Любимое рагу Костыля», а Костыль ревниво следил за тем, чтобы она не заказала вторую порцию.

Дверь открывалась и закрывалась. Кто-то входил, кто-то уходил, не докладывая о себе и не прощаясь. Разговоров почти не было — в это время кафе заполняли одиночки. Звенела ложечка о край фарфоровой чашки. Звучала музыка, под которую хотелось растянуться на полу и помедитировать в своё удовольствие.

Дверь в очередной раз распахнулась, но с каким-то жалобным и в то же время торжественным звуком, что-то вроде «Уиии-тадам!». Охранник-людоед, который от нечего делать изгрыз уже целую упаковку зубочисток — их трупики горкой лежали в пепельнице у его ног, — поднялся, раскинул руки так, словно собирался за раз унести на себе все сокровища из пещеры Али-Бабы, и, ухмыляясь, двинулся вперёд.

— Здорово, старушенция! — прохрипел он. — Права у тебя ещё не отобрали за езду без правил?

— Привет, Костылик. А тебя не запекли ещё под решетку? — с каким-то странным акцентом отвечала «старушенция».

Барменша с косицами уже махала ей рукой и посылала воздушные поцелуи. Из других залов спешили обычно неторопливые и расслабленные официанты. Даже повариха Елена Васильевна, которую Аня, по примеру многих посетителей, откровенно побаивалась, оставила свои кастрюли и сковородки, чтобы поприветствовать гостью.

— Елизавета, душа моя! — взвизгнула она. — Что у тебя с лицом? Ты заболела? Мы тебя вылечим! Жора тебя вылечит! Теперь ты снова дома и я могу быть спокойна!

Аня аккуратно переместилась на соседний стул, чтобы получше разглядеть бедную больную Елизавету. Посреди зала стояла крупная, пышущая здоровьем дама в брючном костюме цвета слоновой кости и того же оттенка замшевых туфлях. Не было никакого сомнения в том, что она передвигается по городу на автомобиле, а не на своих двоих, как Аня. Иначе бы забрызгала всё это великолепие осенней питерской грязью. Но почему Елена Васильевна решила, что эта женщина больна? Если так, то остальные посетители кафе умерли ещё до рождения.

Анна-Лиза (а это именно она произвела такой переполох в «Фее-кофее») была честным шемобором. А честные шемоборы всегда исполняют договора, которые подписали. Кто же знал, что Алиса сформулирует своё желание так: «Пойди в кафе к Джорджио в макияже, который сделаю я». Могло быть и хуже, конечно. Если бы Алиса расписала Анну-Лизу под клоуна из Макдональдса, или участников группы «Кисс» (всех разом), она всё равно пошла бы в таком виде в «Фею-кофею». А так — ничего. «Элегантный дневной макияж», как называет это Алиса, или «Полное отсутствие цвета», как увидела Анна-Лиза.

Нерадивая ученица долго колдовала над её лицом, где-то добавляла, где-то убавляла, извела уйму косметики — и всё ради чего? Анна-Лиза посмотрела на себя в зеркало — бледная бесцветная маска, не сразу и разглядишь, что у маски накрашены ресницы, про тени, румяна и помаду и вовсе не приходится говорить. Зачем вообще краситься, если этого никто не увидит? Да ещё и тратить столько времени и ресурсов!

Суета вокруг гостьи утихла. Все желающие засвидетельствовали ей своё почтение и постепенно разошлись по местам. Даже Елена Васильевна, нашептав прежде ей что-то на ухо, удалилась на кухню.

«Это, наверное, какая-то знаменитость. Может быть, писательница. Или политик. Да, наверное, политик», — решила Аня. Она совсем не интересовалась политикой, и никого не знала в лицо. Но тут же оставила свои догадки, забыла о них.

Потому что из коридора, ведущего в служебные помещения, вышел он.

Он вышел, остановился, сделал шаг вперёд, снова остановился, поправил волосы, собранные в аккуратный пучок, нахмурился, схватил салфетку и начал стирать с ближайшего стола видимые ему одному пятна.

«Ну же, решайся!» — подумала Аня. Она сама уже была готова помочь ему решиться, как вдруг он отвлёкся от стола, сунул салфетку в карман и сделал несколько торопливых шагов, но почему-то не к ней, а к женщине-политику.

— А предупреждать не пробовала? — спросил он. Потом наклонился к обладательнице светлого костюма и прикоснулся щекой к её щеке.

Аня уронила вилку.

Джордж и Анна-Лиза сели за свободный столик друг напротив друга и некоторое время молчали о последних новостях. Когда один из них прервал молчание, каждый снова знал о другом всё.

— У меня опять Маркин в гостях.

— А у меня вместо хвоста — Алиса.

И снова молчание. Поговорить они могли в любой момент — стоило набрать номер, написать письмо или послать сообщение. Но быть рядом — не падать друг другу в объятия, не обмениваться нежнейшими прикосновениями, а просто быть — гораздо важнее, чем сотрясать воздух словами. Настоящая близость — это необходимость и умение быть рядом, не произнося ни слова.

— Как будто я говорила не с тобой, а с твоим телефоном. А сейчас — с тобой. А ты? — почувствовала эту разницу Анна-Лиза.

— А я как будто сам с собой говорил о тебе. А сейчас — с тобой и о нас.

— Плохой телефон. Надо менять на распродаже.

— Ничего не надо менять. Просто слова, которыми мы пользуемся, не являются точным инструментом. Точным инструментом является понимание. Пониманием можно обозначить мысль или явление в трёх и более измерениях. Словом — только в двух. Вписав его в пропись между заранее начерченными линейками. Из-за этой двухмерности объём всегда ускользает. Ты зарисовываешь понимание словами — и вот опять это только его тень, в лучшем случае — подвижная. Но понимание нельзя передать другому напрямую, телепатически. Если он не понимает, приходится использовать слова. Потому-то они ещё не вышли из употребления.