Юлия Остапенко - Тебе держать ответ Страница 48

— Спроси, — настойчиво повторила она. Её взгляд был странно напряжённым, не таинственным и не масленым, она глядела не как воровка и не как соблазнительница, и Эд на мгновение утратил уверенность. Он неожиданно понял, что действительно хочет кое-что у неё спросить.

— Когда ты слышала эту песню, — помедлив, наконец сказал он, — кто её пел?

Роолло вздохнула, и прозвучало это так, будто вздох у неё вырвался против воли, но в нём явственно слышалось облегчение.

— Да. Именно так, — сказала она и, кивнув, добавила: — Женщина. Это была женщина. И волосы у неё были как день и ночь.

Она не могла не заметить потрясения, которое отразилось на его лице. И смотрела жадно, как будто для неё было жизненно важно понять, что он почувствовал, услышав ответ.

— Женщина? — переспросил Эд, будто не веря.

— Да. Она сказала, что ты удивишься. Ах, как хорошо, что ты наконец пришел. Теперь мы можем уезжать. Лионе и Лоло нравится этот город, а мне нет, я не могу здесь, мне душно, тут что-то… — она наконец отпустила запястье Эда и, подняв руку, слабо пошевелила пальцами в воздухе. — Что-то странное, тёмное, чувствуешь? Здесь зреет что-то, о чём мне не хочется даже знать.

— Погоди, — Эд схватил роолло за плечи, и её рука безвольно упала. — Что это была за женщина? Что она тебе сказала? Как… какая она?

Сигита слабо качнула головой, глядя на него с лёгкой виноватой улыбкой, будто заранее прося прощения за что-то, чего пока не успела сделать.

— Волосы как день и ночь — вот и всё, что я могу тебе сказать о ней. Она дала мне эту песню и сказала, что, когда я буду петь её в Сотелсхейме, ко мне подойдёт человек и попросит, чтобы я спела сначала. И что он спросит меня, кто научил меня этой песне, и что я должна ответить правду. За это она дала мне столько денег, что мы трое смогли доехать до Сотелсхейма и осталось ещё много больше.

— У неё были волосы двух цветов? Рыжие и чёрные? Да?

— Она велела мне передать тебе две вещи. Ты слушаешь меня?

— Да… да, — медленно выговорил Эд. Его руки судорожно стискивали плечи роолло, но ни он, ни она этого не замечали.

— Она сказала: то, что ты делаешь, делай быстрее, потому что снова родился Тот, Кто в Ответе за всё.

Эд отпустил её.

— Что?..

— Она велела напомнить: в каждое поколение. Они приходят в каждое поколение. Пришёл новый, это значит, что твоё время подходит к концу, — добавила роолло, и Эд кивнул, чувствуя, как её слова проникают в его мозг и кровь, как разъедают его, подобно медленному яду, — так, как разъедали всегда.

— А второе? — спросил он. — Ты сказала, есть ещё второе…

— Да. Ещё она велела сказать: теперь можно. И сделать вот это.

Она поднялась на цыпочки, и Эд только теперь заметил, насколько она ниже его — едва достаёт макушкой ему до плеча. И она так долго, так бесконечно долго тянулась к его губам, что он мог дюжину раз оттолкнуть её и дюжину раз схватить и прижать к себе, но он просто ждал, стоял неподвижно и ждал, что ему отдадут то, чего он когда-то так хотел.

«Теперь можно», — сказала Алекзайн голосом девушки-роолло и поцеловала его губами девушки-роолло, её полными тёмными губами, потрескавшимися от ветра и вечных дорог.

Эд не остался в городе на эту ночь. Он вышел из Сотелсхейма через западные ворота и пошёл вниз по холму, туда, где по всей долине среди полей раскинулись деревеньки и хутора, кормившие жителей города. Сейчас почти все крестьяне веселились в Сотелсхейме, и долина лежала под вечерним небом молчаливым тёмным полотном, изредка поблескивая огоньками пастушьих костров.

А город пылал. Солнце уже село, но Сотелсхейм сам стал на эту ночь солнцем, сияя тысячью разноцветных огней. Эд шёл по дороге вниз, не оборачиваясь, до тех пор, пока шум и пьяное веселье города не перестали гнаться за ним по пятам. Когда он достиг подножия холма, стало совсем тихо, только шуршала трава да скрипела где-то дворовая калитка на ветру. Немного в стороне от городской стены возвышался пригорок, отведённый под пастбище. Там сейчас было пусто; Эд взобрался туда, ступая по упругому ковру короткой травы, и только тогда посмотрел на город.

Очертания башен в фиолетовом небе — будто бесчисленные клыки древнего чудовища, в пасти которого нашли приют многие тысячи людей. Чудовище давно умерло или впало в вечный сон, и эти клыки не грозили тем, кто находился внутри, но служили грозным предупреждением каждому, кто решался помыслить о том, чтобы причинить им вред. Сотелсхейм, Город-На-Холме, называли также Градом Тысячи Башен, хотя на деле их было, конечно, гораздо меньше — порядка полусотни на внешней стене и вдвое меньше на внутренних. Но эти башни, длинные и острые, были неприступны — триста лет стояли они, и триста лет никто не мог взять их штурмом. Сотелсхейм был самым безопасным местом на земле. Сотелсхейм был вечен.

Эд нашёл взглядом шпили замка с тенями реющих знамён, различимых даже в сумерках. Замка, где сейчас веселится знать, громогласно смеётся конунг, скрипит зубами Лизабет Фосиган и сидит, еле сдерживая стоны, её новообретённый муж. Стена, за которую так трудно пробраться тому, кто не родился за ней, и из-за которой потом невозможно выбраться.

Эд сел на землю, ещё хранившую дневное тепло, и провёл ладонью по колючему травяному ковру.

«Эвентри. Она сказала — в Эвентри. Неужели снова…»

Пальцы медленно сжались, сгребая горсть сухой земли.

«Так вы всё-таки живи, моя леди. Живы до сих пор».

Эд Эфрин шумно и глубоко вздохнул. Откинул голову и, закрыв глаза, подставил лицо набиравшему силу вечернему ветру. Здесь, на свободе, ветер ощущался крепче, злее трепал волосы и не боялся обжечь лицо. Эд вспомнил обветренную кожу роолло и провёл языком по губам.

Делай быстрее, так она сказала. То, что делаешь, делай быстрее, Эд из города Эфрина. Но, проклятье, он не мог. Три года здесь и девять — в других местах, а он только начал. Он не мог торопиться, не мог быть ни настойчивым, ни безрассудным, не мог рисковать — тогда всё потеряло бы смысл.

— Ты же этого хотела от меня, — сказал Эд вслух. — Именно этого. Что ж теперь, смотри… как я это сделаю.

Он вскинул руку, швырнул зажатую в ней горсть земли, швырнул вперёд, и она с чуть слышным шорохом посыпалась вниз.

— Смотри и не мешай, — прошептал Эд и снова закрыл глаза.

Но он знал, что лжёт самому себе. Алекзайн не пыталась помешать ему. Она просто хотела его предупредить. Новый Тот, Кто Отвечает… в Эвентри. «Ты хочешь, чтобы я поехал туда и убил его, да, дорогая? Будь ты проклята… ты же знаешь, я не могу, не могу! У меня слишком многое не окончено здесь. Хотя и сделано тоже немало. То, венцом чего стал сегодняшний праздник, — это мой шедевр, Алекзайн, ты гордилась бы мной… Даже не убийством — одной лишь несмертельной раной вывести из игры целый клан. Лизабет Фосиган — послушная дочь, но она никогда не простит своему отцу этого брака, а Сальдо Бристансону — его уродства. Даже не убийством — одной лишь несмертельной раной я разом разорвал связь между конунгом и той, которая влияла на него больше всех, и пресёк обходную дорогу к конунговым милостям для десятков и сотен лизоблюдов. И первые среди них — Бристансоны, вырождающийся, но до сих пор опасный клан, единственной надеждой которого на будущее величие был этот брак. Теперь величие им не светит: бертанцы — гордый народ, и у них никогда не будет косого безъязыкого конунга со шрамом через всё лицо. Даже не убийством — одной лишь несмертельной раной я снял Бристансонов с доски, так же, как два года назад снял с доски Макатри, а потом Деббентри, а потом Лейков… Одного за другим, шаг за шагом — но мне нельзя торопиться, понимаешь, Алекзайн? Мне нельзя. И ты вообразить не можешь, как это трудно, ведь я и сам не знаю, сколько времени ещё у меня осталось… даже без этого твоего нового мальчика из Эвентри.