Элизабет Кернер - Малый драконий род Страница 48

Я почувствовал, что он рад, хотя в настроении его угадывалось и некоторая грусть.

«Акхоришаан, долгие годы ждал я услышать от тебя такие речи. Я рад за тебя, друг мой, хотя, по всей правде, сердце мое возрадовалось бы больше, если б твоя отважная возлюбленная сделалась одной из кантри, а не наоборот. Впрочем, на все воля Ветров, и мы должны верить, что в конце концов они приведут нас куда следует».

«Сердце твое всегда было сильным. Я тоже верю, что так и будет, хотя сейчас я молюсь Владычице гедриов в равной степени, как и Ветрам. А уж вместе Ветры и Владычица наверняка сумеют позаботиться о всех нас! Однако довольно об этом. Шикрар, поговори со мной. Как поживают кантриы? Как мой народ?»

«У нас все хорошо, Вариен. Но не народ твой должен беспокоить тебя, а земля, на которой мы обретаемся. Тераш Вор вновь изрыгает пламень, и подземные толчки разбудили меня, разогнав вех-сон». «Шикрар!..»

«Обо мне не тревожься: я вполне излечился. Но ныне боюсь за наш дом, Акхоришаан. Не один Тераш Вор пышет пламенем. И прочие тоже — даже Лашти и Кил-Лашти охвачены огнем».

"Во имя Ветров! - вырвалось у меня.— Шикрар, созывал ли ты Совет?"

«Он состоится менее чем через две луны — если только нам позволено будет ждать так долго. Боюсь, однако, что нет. В воздухе что-то витает, Акхор, — какой-то тонкий звук, едва уловимый слухом: то он становится громче, то вновь стихает, однако полностью не прекращается. Не знаю, что это такое, но звук этот вселяет беспокойство, если не сказать большего».

«Хотелось бы мне быть с тобою рядом, друг!» — воскликнул я горестно.

"Будь лучше там, где ты сейчас, друг мой, - ответил Шикрар бесстрастно.— Если нам суждено покинуть свое жилище, путь у нас только один. И нам понадобится помощь всех, кто сможет замолвить за нас слово".

В голову мне пришла запоздалая мысль:

«А говорил ли ты с Предками? Вызов их наверняка бы...»

«Кейдра помогает мне с приготовлениями. Тебе ведь известно, что такие мероприятия должно устраивать в новолуние, когда луна еще не народилась. Но оно не сегодня-завтра наступит, а мне еще требуется время, чтобы подготовиться. Придется ждать до следующего новолуния, да и надежда все равно невелика. Если бы наш остров буйствовал как и прежде, нам бы наверняка было известно об этом».

Голова у меня уже начинала раскалываться от боли.

«Друг, извини меня, но я вынужден проститься. Язык Истины, увы, теперь болезнен для меня. Знай же, что сердцем своим я с тобою, и молю: воззови ко мне, когда начнется Совет. Я буду слушать сколько смогу».

«Хорошо, так и сделаю. Здравствия тебе, Акхор, и передай мое искреннее почтение госпоже Ланен», — проговорил Шикрар на прощание и напоследок послал мне благословение, омывшее мой утомленный разум. Я ответил ему тем же и снял с головы венец. И почти сейчас же услышал, как меня зовет Ланен, спрашивая, где я нахожусь. Я повернулся и медленно побрел к лагерю, успокаивая ее, и принялся передавать ей новости, услышанные от Шикрара, с облегчением подумав, что мысленное общение с ней не требует от меня использовать мой венец с самоцветом.

Мы решили отправиться в Верфарен.

Глава 7

САЛЕРА

Салеру встретил я в объятьях пламени.

Снедаемое горем, сирое, печальное дитя;

И вот меж нами воспылала дружба крепкая,

И, став мне дочерью, определила тем мою судьбу она.

Уилл

Всегда считал, что тут нужно нечто большее, — вот и рад бы целую песню сложить, да только уж я не бард. Словом, случилось все нежданно-негаданно, а потом уже поздно было что-то править, да и как тут исправишь? Видно, так оно и было суждено.

Повстречался я с ней девять лет назад. Возвращался как-то домой, насобирав голубых цветочков салерьяна. Салерьян растет только в холмах; как я ни пытался рассадить его в саду — брал отводки, семена, чего только не делал — все зря. Однако же против головных хворей лучше средства не сыщешь — чего уж тут ноги жалеть! Растение это крупное, ни дать ни взять кустарник, а цветочки махонькие и распускаются вовсю ранней весной. Было это недели через три после Весеннего равноденствия, в тот самый, значит, год. Я отправился собирать цветы спозаранку: боялся, как бы дождь не зарядил. И вот уже возвращался назад с полной сумкой, обгоняя большую черную тучу, как вдруг почуял запах дыма.

Вообще-то пора была холодная, так что костром вроде бы никого не удивишь, да только жил-то я дальше всех — посреди лесистого кряжа, что тянется севернее Верфарена, — а до хижины моей оставалось еще добрых две мили. Я знал, что здесь во всей округе дрова жечь вроде бы некому — ну, мне интересно стало, пошел в ту сторону, откуда несло дымом.

Идти было недалеко, но я успел-таки смекнуть, что огонь-то, должно быть, не простой. Запах не походил на дым от дров. Чуялось в нем что-то дикое, необузданное и вовсе уж мне не ведомое, но, помимо прочего, я, приблизившись, различил запах горелого мяса. Я замедлил шаг: от тропы больно уж далековато, а плутать в нехоженом лесу не хотелось. И все же, выглянув из-за ствола огромного дуба, я так и ахнул, едва увидев ее.

Она топталась посреди яростного пламени, выискивая что-то в самом пекле, точно собака, пытающаяся унюхать запах, и при этом издавала жалобные возгласы. Я наблюдал за ней, и тут вдруг она откинула голову и закричала.

Меня словно подбросило от ее крика. Это не было воплем животного, вроде воя собаки, брошенной хозяином, но и на предсмертную муку было не очень похоже. Не боль слышна была в этом крике. Про себя я ничуть не сомневался, что слышу отзвук горести: было похоже, что это создание тяжко страдало, точно потеряв что-то.

Я ни разу не видел драконов так близко — и думать не думал, что они такие непростые создания. И потом, я считал, что они должны быть покрупнее. Но этот дракончик был не больше крупной собаки.

«О Владычица, упокой бедную душу», — прошептал я, едва до меня дошло, что теперь я различаю темные очертания в огне, который угасал прямо на глазах. На твердой земле среди пепла вырисовывались останки более крупной твари. Мне доводилось слышать немало объяснений того обстоятельства, что люди никогда не находят драконьих трупов; теперь же я видел перед собой верную разгадку. Похоже, умирая, они сгорают от своего же огня — не остается ни хвостов, ни чешуи, ни кончиков крыльев, только пепел да несколько кучек обгорелых костей.

Маленький дракончик снова завопил: глаза у него были закрыты, зубы оскалены, а нос обращен к небесам — ни дать ни взять человечья душа, терзаемая болью. И я, дурак набитый (что тогда, что сейчас), не в силах был удержаться и рванулся утешить бедное дитя: у меня всегда вызывают жалость страдания живого существа, будь то человек или зверь. Пускай я не целитель, однако же и травнику не чуждо избавлять от боли, хоть сестра моя Лира и говорит, что, мол, сердце у меня золотое, а вот голова не очень. И все же поступок мой не был таким уж опрометчивым, как могло показаться: роста я немалого, да и силушкой не обделен, так что за себя не боялся.