Марина Дяченко - Медный король Страница 48

Лавочник не знал, что эта книга запрещена в Империи. Понятия не имел, из какого текста рассказчик вырывает, как лоскуты, описания плотских утех.

– «Выбравшись из бассейна, она обтерла бедра душистым маслом, накинула на плечи шелковую сеть и так, под звуки струн, встретила возлюбленного…»

Когда Развияр был младше, его совсем не занимали затяжные сцены обольщения. Теперь он читал их заново, отстраненно понимая, почему сопел Роджи и за что платит лавочник, но сам оставаясь равнодушным. Его не волновали ни «шелковая кожа на внутренней поверхности бедер», ни «тайные локоны», зачем-то «умащенные маслом». Когда он думал о женщинах, ему представлялись не голые груди, не Джаль и не Крылама: ему виделся парящий город Мирте на горизонте, золотые шпили и бирюзовые арки, белые мосты и далекая музыка.

– «И он вступил в нее властно, так что она застонала и откинула голову, и волосы ее погрузились в бассейн…»

Утром Развияр явился к начальнику городской стражи и заплатил пять реалов за освобождение Лукса. Стражник долго считал деньги, смотрел то на монеты, то на пришельца, тупо хмурился, не понимая, как можно за ночь собрать такую сумму. Хотел предположить какую-то гадость, уже в готовности ухмыльнулся, но, встретившись с Развияром взглядом, удержался и тем сохранил себе жизнь.

– Ну и воняет в этой их тюрьме, – сказал Лукс вместо приветствия. – У меня даже аппетит пропал.

Они молча вышли за город – за так называемую стену, хлипкую, кое-где кирпичную, а местами плетеную из лозы.

– Садись, – сказал Лукс.

Развияр взобрался ему на спину, ухватился за плечи, и Лукс рванул по пыльной дороге, в дикой скачке закидывая вбок задние лапы, оставляя смазанные, широко разбросанные следы. Он гнал по равнине так, что у обоих свистел в ушах ветер, и кричал на бегу, и Развияр вторил ему охрипшим за ночь голосом:

– А-а-а-а-а!

Они неслись, слившись в единое четвероногое существо, празднующее новый день жизни.

– У твоего брата были жены?

Они все-таки убили кормуху, убедившись, что вокруг нет стражи, зажарили птицу костре и съели вместе с мягкими костями.

– Нет, – Лукс встопорщил растопыренными пальцами шерсть на боку. – У него была одна невеста. Она мне совсем не нравилась. Я думал, может быть, он хоть вторую возьмет, какую я захочу.

Развияр потер кончик носа:

– Я не понимаю, как это. Две жены на двоих.

– Это только так говорится, что на двоих, – Лукс вздохнул. – С моим-то братцем, с Танцором, мне не досталось бы ничего. У всадника право первой ночи.

Развияр лег на спину. Ему ни с того ни с сего вспомнилась Джаль: что было бы, согласись она бежать с ним из замка? А ничего хорошего. Поймали бы обоих.

– А что стало с его невестой, когда его… когда он погиб?

– Вышла за другого, – равнодушно ответил Лукс.

– Она его любила?

– Откуда я знаю? – Лукс, кажется, немного обиделся.

Заканчивался день. Вечер был прохладнее вчерашнего, а тот был холоднее позавчерашнего: близилась осень, а за ней зима.

– Я знал одну девчонку, – помолчав, начал Лукс. – Из нашего клана. По-моему, она любила меня.

Развияр приподнялся на локте:

– Слушай, Лукс… А как у вас? У тебя? С женщинами? У тебя кто-то был?

Лукс принялся чистить когти на передних лапах – он всегда так делал, когда смущался. Странно было смотреть, как он ковыряет острой палочкой, добывая песчинки из-под загнутых костяных лезвий.

– У меня могло быть, только когда брат мой женится. И уступит мне вторую ночь.

– Странно. Я вот ни на ком не женился, а…

– Так ты же дикий! – вырвалось у Лукса. – То есть, я хотел сказать, что ваши обычаи дикие. Ну… не такие, как наши.

Развияр не обиделся. Он делил своих женщин с толпой стражников, и всем это казалось простым и естественным. А кому-то могло показаться диким. Мир широк.

– Как же ты теперь? – спросил он у Лукса.

Тот покраснел – смуглая кожа сделалась еще темнее.

– Если я женюсь, – вслух подумал Развияр, – получается, я должен отдать свою жену тебе?

– Ничего ты не должен.

– Нет, ну почему, – Развияр улыбнулся от осознания собственной щедрости. – Пожалуйста… Если увидишь девушку, которая тебе понравится, – скажи мне.

Лукс засмеялся. Развияр не понял, чего было больше в его смехе – смущения или благодарности.

Изголодавшись, зато насмотревшись вдоволь на повседневную жизнь имперских дорог и селений, они прибыли в первый по-настоящему значительный город на их пути. У городских ворот стояла не просто застава – каменное строение, не то казарма, не то тюрьма, не то контора. Выстояв длинную очередь, Лукс с Развияром вошли в прохладное сыроватое помещение и предстали перед старым, морщинистым, одноруким чиновником.

– Кто такие?

– Нагоры, – привычно сообщил Развияр. – Я всадник. А это мой брат. Идем из наших земель, смотрим Империю, набираемся ума…

Чиновник коротко взглянул на него из-под лысых надбровных дуг:

– Набираться ума – это правильно, это хорошо, маленький гекса… Ты правду говоришь, эта зверушка – твой родной брат?

– Я не зве… – начал Лукс и замолчал. В каменном помещении сделалось тихо, только слышно было, как гудит ожидающая допуска очередь.

– Документов у вас нет, конечно, – сказал чиновник. Его единственная рука перебирала бумаги на столе.

– Мы идем с земель нагоров, – сказал Развияр, стараясь, чтобы голос его звучал спокойно. – Там ни у кого нет…

– Патруль, – негромко сказал стражник.

Появилась троица молодцов при оружии. Развияр вспомнил, как переходили мост на границе: так легко перешли, что совсем потеряли бдительность…

– Отведите этих двоих для разбирательства, – велел однорукий стражникам. – Только в разные камеры. В разные.

Ночью ворота не закрылись, как можно было ожидать. В настоящем имперском городе жизнь кипела при свете солнца и при свете звезд. Сидя в вонючей клетушке, наполовину под землей, Развияр слышал, как гудит очередь, резко трубят сигнальные трубы, грохочут колеса и кричат вьючные животные. От скуки – и чтобы успокоиться – он стал вспоминать всех ездовых тварей, каких увидел за последние дни на дороге. Рогачи с горбами – это раз, их запрягают в повозки. Ракушники – животные с роговым панцирем на спине, вроде неровной чаши, куда так удобно грузить тюки – это два. Ездовые саможорки… На них ездят, кажется, только старшие чиновники, и только те, кому спешить некуда. Под днищем такой повозки прячутся черные панцирные гусеницы, втягиваются сами в себя и сами из себя выходят, вот гадость-то. Потому и называются саможорки. А со стороны кажется, что повозка едет сама…

Он лежал на каменном полу, забросив руки за голову. Страха почти не было. Он видывал в жизни многое, и скрипучий трюм «Чешуи», и рабский караван, и Восточную темницу в замке. И яму, куда его бросили после разбитого яйца огневухи, после первых смертей зверуинов. Там, в темноте, он отдал единственную свечку в жертву Медному королю и получил взамен… что он получил?