Владимир Брайт - Королева Семи Палачей Страница 48

Вошедший горбун и ослепительная красавица выглядели достаточно необычно, чтобы заинтересовать даже многое повидавшего на своем веку Темпта. Его правая бровь чуть приподнялась вверх, что для знающих людей служило верным признаком интереса, пробудившегося в этом невзрачном на вид человеке.

– Офицер сообщил, вы хотели проникнуть во дворец. – Толстенький плешивый мужичок выглядел откровенно по-плебейски, особенно на фоне молодцевато подтянутого капитана, одетого с иголочки, и убеленного сединами старца – не иначе как местного мага.

– Он был абсолютно прав! – Когда горбун говорил, с его губ слетали мелкие капельки слюны. – Мы действительно собирались на пир… А кто вы, собственно, такой, чтобы задавать вопросы великому барону Антенвейскому?

– Меня зовут Темпт, – коротко представился полицейский, – и я…

– Вот тебе, голубчик, деньги. – К ногам невзрачного толстяка упала мелкая серебряная монетка. – Сходи-ка выпей дешевого пива, чтобы не путаться под ногами у знатных господ и не мешать серьезному разговору.

Если до этого момента барон еще мог попытаться избежать печальной участи, то теперь не оставалось никаких сомнений в том, что глупец самолично выкопал себе могилу. Всем прекрасно известна прописная истина: никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя оскорблять по-настоящему серьезного человека. А если все-таки совершил глупый поступок, то обязательно придется ответить за него по полной программе. И не важно, отдавал горбун себе отчет в своих словах или нет – с этого момента его судьба была предрешена.

После того как барон произнес роковую фразу, в комнате воцарилась гробовая тишина. Четверо солдат, их блестящий капитан и седовласый старец застыли в напряженном изумлении. Они не могли поверить в то, что кому-то может быть неизвестно имя господина Темпта.

– Покорнейше благодарю, – смиренно ответил пристыженный плебей и, наклонившись, поднял с пола серебряную монетку…

Если закоренелый палач ни с того ни с сего становится ласков и вежлив, это может означать только одно – он уже все решил для себя и начал разжигать в жаровне огонь. Но не ради того, чтобы наполнить комнату благословенным теплом, а чтобы накалить докрасна пыточные щипцы.

– Прошу знатных господ извинить неразумного Темпта. – Плешивый толстячок суетливо вскочил со стула, всем своим видом выражая рабскую угодливость. – Я только немного постою в сторонке, а затем сбегаю за…

– Стой где угодно, главное – не мешай, – грубо перебил нетерпеливый барон и продолжал, обращаясь уже к капитану: – Так по какому праву барона Антенвейского и его невесту не пускают во дворец?

Молодцеватый капитан все еще пребывал в некоем оцепенении и поэтому не сразу нашелся что ответить.

– Молчите? – Мерзкий горбун в раздражении начал брызгать слюной еще сильнее. – У вас что, молодой человек, на службе мозги высохли? У моей глупой собачонки ума и то побольше будет, чем у вас всех, вместе взятых!

Рука, сжимающая трость, описала полукруг, указывая на всех присутствующих, после чего ни у кого не осталось сомнений: «мозги высохли» именно у группы людей, находящихся в караульном помещении.

Столь резкий переход от раздражения к прямым оскорблениям оказался таким неожиданным, что капитан окончательно растерялся. Создавшееся положение выглядело более чем двусмысленным. С одной стороны, он подчинялся вышестоящему – Темпту, а с другой, выходило, что после того, как полицейский ушел в тень (решив поиграть в любителя милостынь), именно капитану принадлежала вся полнота власти. И соответственно, отвечать на оскорбление должен был он, и никто другой.

Возможно, у этого человека была не такая быстрая реакция, как у других, но прилюдно оскорблять себя (тем более в присутствии подчиненных) потомственный офицер никому и никогда не позволял.

Лицо капитана начало багроветь (верный признак неконтролируемой ярости, плавно перетекающей в необузданное бешенство), а рука непроизвольно потянулась к эфесу шпаги…

– Стоп! – Костлявая рука горбуна, резко выброшенная вверх, была сжата в кулак. – Влюбленные еще не поцеловались!

– Что? – не удержался от невероятно глупого вопроса начальник караула. – Чего не сделали влюбленные?

«Прощальный поцелуй, – прозвучал чужой усталый голос в голове офицера. – Это же так естественно – поцеловаться на прощание».

Капитан замотал головой из стороны в сторону, словно ослепленный яростью бык, со всего разбега ударившийся о каменную стену. Одновременно с этим прекрасная невеста наклонилась к своему низкорослому кавалеру и, обвив его искалеченное тело нежными руками, запечатлела долгий страстный поцелуй на устах истеричного горбуна.

На какое-то мгновение показалось, что невеста просто-напросто задушит своего низкорослого кавалера в пылких объятиях, но до подобных крайностей все же не дошло.

Рука барона Антенвейского даже во время поцелуя оставалась вытянутой вверх. И вдруг кулак разжался, после чего на влюбленную пару посыпалась сверкающая россыпь драгоценных камней.

По большому счету это дикое зрелище даже нельзя было назвать неестественным, потому что оно лежало за гранью здравого смысла – юная красавица, целующаяся с мерзким слюнявым стариком под ослепительный блеск падающих бриллиантов.

Даже привыкший к разного рода извращениям Темпт на мгновение опешил. Слишком уж это было необычно и…

Непередаваемо красивая невеста наконец оторвалась от своего престарелого жениха, и две руки, словно грациозные шеи белоснежных лебедей, вытянулись навстречу багровеющему закату…

Кроваво-красному закату жизней молодцеватого капитана, седовласого мага, четырех солдат и господина Темпта.

Глава 9

Весельчак Мио не отказал себе в удовольствии лично проводить славного защитника Ранвельтильской девы до конечного пункта назначения. Напоследок он слегка освежил меня бодрящими парами пертигастоната и, пожелав всяческих успехов (на ратном поприще), с помощью нехитрого заклинания намертво прилепил к своим гребаным воротам.

Прощание оказалось недолгим – неприятель приближался, поэтому никаких пышных проводов с цветами, слезами, оркестром и проникновенными речами не было и в помине. Все прошло быстро, сжато и по-деловому. Нечто среднее между бизнес-ланчем и напутствием в краткосрочную (двухдневную) командировку.

Мио наскоро помахал ручкой, мило улыбнулся – и поспешил ретироваться, оставив меня наедине с приближающейся армией противника и невеселыми размышлениями насчет сложившейся ситуации.

Положение было, конечно, не самым лучшим. Причем это еще очень мягко сказано. Но все, что от меня зависело, я уже сделал (или не сделал – с какой стороны посмотреть), поэтому не оставалось ничего иного, как зависнуть на пертигастонате и моих воротах…