Максим Черепанов - Сказатели. Русский фантастический альманах фантастики и фэнтези. № 1, 2014 Страница 48

— О джиннах я читал только переводы с арабского на греческий, — задумчиво отозвался барон, с интересом выслушав Родгера.

Родгер чуть усмехнулся:

— Вот бы не заподозрил в вас знание греческого.

— А я не принял бы вас за Мастера слова, — парировал, ухмыльнувшись в ответ, барон.

Где-то фон Хинтерн уже видел этого священника…

— Так вот, стейнтоды поняли соответствие камня и символа. Они не единый народ, не армия, не секта — они как муравейник, безликий и сильный только своим числом. Каждый из них — один символ, и, чем их больше, тем сложнее и разрушительнее «тексты», которые они могут порождать.

— Колдуны чертовы! — Барон, не стесняясь священника, грязно выругался. — Хорошо, отлично, суть я уловил… Но скажите мне теперь вот что, святой отец. И вы, и я знаем, что им нужно… ну, помимо моего замка и моих людей. Реликвию, что привезли мне на хранение из Святой земли лет уж двадцать как! Скажите же мне, простому, недалекому солдафону, какого черта Святой престол до сих пор не забрал ее у меня?!

Родгер замолчал, желваки заходили у него на скулах.

— Достоинство человека не в том, чтобы стать слепой буквой среди многих букв, а в свободе воли, в широте и разнообразии духа, в неповторимой личности, которую нельзя усреднить, упорядочить и ограничить, — медленно, подбирая слова, произнес он. — Достоинство человека — в самом имени его, которое он теряет, присоединяясь к безликой стае стейнтодов, в именах его родителей, которых он забывает!

— Ну… — подумав, несколько озадаченно протянул барон. — Издалека ж вы начали… Но что плохого в буквах-то? Этак вы, святой отец, и книги будете отрицать?

— Да нет же! — Родгер, поморщившись, вскочил на ноги. — И книга, и слово есть высшие проявления человеческой мысли и души, их гармоничные и совершенные отражения. Писанина стейнтодов — это не книга, это структура из символов… Это сложнейшее орудие, где каждая деталь стоит строго на своем месте и важна только для того, чтобы орудие выстрелило. Никакого отношения к книгам это мертвое, закостенелое образование не имеет, там ничего не изложено! Я пытался понять принципы его построения, пытался сопоставить с речью, прочитать, вычленить подобия гласных или согласных звуков, но, увы, не преуспел. Это бесконечные наборы никак не связанных между собой коротких слов, смысла которых я тоже не уловил…

Родгер замолчал, погрузившись в размышления.

— Святой отец, а в ларце-то моем что? — вопросил барон.

— Стейнтоды хотят уничтожить живое Слово — то, что абсолютно не поддается их символьной структуре, что непонятно им и мешает заполучить окончательную власть над людьми. Уничтожить то, что хранится у вас, барон. И уничтожить стены, годы служившие убежищем Слову и пропитавшиеся его силой. Вы храните последнее Слово Господа, произнесенное им на кресте. — Глаза священника словно осветились изнутри. Осветились гневом. — А Святой престол посчитал существование Слова еретической выдумкой.

Их беседа была прервана появлением Фридриха:

— Ох, ваша светлость… Они снова идут на приступ, только теперь… теперь…

— Упади башня — мы б услышали!

— Ох, нет, еще хуже… — Насмерть перепуганный вервальтер даже не заметил, что перебил хозяина.

— Поздно, — прошептал Родгер, прикрыв глаза.

— Несите меня на стену!!! — Еще никогда барон Ульрих фон Хинтерн так остро не ощущал собственное бессилие.

Светало. И снова все пространство вокруг замка было занято. Но не людьми. Оно оказалось изрисованным все теми же непонятными знаками. Даже темные воды Рейна вдоль берега были покрыты размалеванными плотиками на якорьках.

— Когда ж они успели?! — чуть не зарычал барон.

— Думаю, они рисовали заранее. А теперь просто принесли и разложили куски дерна в нужном порядке, — ровно сказал Родгер.

— Сколько ж намалевали, сукины дети… Списки, списки — черт знает что такое… — бормотал барон.

Родгер вдруг выпрямился. Радость, сомнение, надежда разом отразились на его лице:

— Дайте мне ларец со Словом.

— Переговоры хотите? Не поздно ли? — угрюмо буркнул барон. — И послушайте, я определенно где-то вас видел…

— Ай, варум? Ай, дарум, — вдруг широко улыбнулся священник, сверкнув белыми зубами. Лицо его стало как будто моложе.

— Господи! Родгер! — ударило, наконец, узнавание. Теперь барон произнес это имя уже иначе.

— Думал, уж и не узнаешь, Ульрих.

— Сколько ж лет-то прошло!

— Много, Ульрих, много… Не виделись с тех пор, как я привез тебе ларец со Словом. Да, как видишь, не особенно его жаждал Святой престол.

— Что-то не слышно о тебе было. Ты сильно изменился. Подумать только, ты когда-то носил цвайхендер…[8] Хотя — ха! — я тоже не похорошел с тех пор.

— Диспуты о существовании Слова и его сути закончились ничем. Орден Слова разогнали, Великого магистра сожгли, а меня вот отправили в вашу глушь. Хотя тоже могли сжечь. Мне долго пришлось доказывать свою невиновность там, куда лучше не попадать. — Лицо Родгера дернулось, но он тут же снова вернул улыбку. — Однако я тороплюсь. Поговорим и выпьем, когда я вернусь.

— Так ты теперь священник, а священники не пьют, — ухмыльнулся барон.

— Ну вот еще! Меня ж в еретики записали.

Принесли ларец. Барон и священник несколько минут молчали.

— Послушай, Родгер, — заговорил, наконец, барон, уже не разыгрывая веселость, — если бы я мог сейчас пойти с тобой…

— Но ты не можешь. И если ты поставишь на стены всех своих людей, способных держать оружие, то расстояние между ними будет не меньше ста футов. А если выведешь в поле весь свой убогий гарнизон — полягут все. Ты же никогда не был дураком, барон.

— Останься!

— Уведи людей из замка. Они ценнее подвалов, забитых рислингом и киршвассером. Спаси людей, Ульрих! А мне открой ворота.

По знаку фон Хинтерна открыли ворота и опустили подъемный мост.

— Родгер! — окликнул барон. — Ты сам положил Слово в ларец?

— Нет.

— Тогда откуда ты знаешь, что оно там лежит?!

— Я верю.

Родгер, с ларцом в руках, медленно шел по полю, усеянному письменами. Долго приглядывался, шевелил губами, считая гласные, подбирая согласные.

— Что же здесь может быть написано… Что-то такое, что было их силой, когда они еще были людьми, когда были личностями, когда были счастливы… Что-то, что они теперь отдают, что-то сильное, дающее им, теперешним, власть над камнем и твердью…

Будто в ответ на слова Родгера земля задрожала, как если бы вулкан в ее недрах готов был проснуться и разорвать в клочья все вокруг.