Дэвид Геммел - Царь Каменных Врат Страница 48

— Кто это? — спросил Торн.

— Брейт. Его прозвали Долгожителем — и ничего удивительного: он ходит в советниках уже сорок лет.

— Он, должно быть, человек Цески?

— Он ничей человек, но Цеска поступил умно, прислав сюда этого высокородного дипломата. Если он скажет тебе, что волчицы несут яйца, ты ему поверишь.

— Может, Райван привести?

— Нет, я сам поговорю с ним.

В это время к престарелому советнику подъехали шестеро — в черных доспехах и черных плащах. Они обратили свои взоры на Ананаиса, и кровь заледенела в его жилах.

— Декадо! — в страхе позвал он. Декадо и шестеро его воинов оградили Ананаиса силой своего духа, и тепло их дружбы согрело его.

В гневе он приказал Брейту приблизиться. Старик заколебался, но один из Храмовников склонился к нему — тогда Брейт послал коня вперед и неуклюже въехал на крутой склон

— Достаточно! — сказал Ананаис, подходя к нему.

— Это ты, Золотой Воин? — глубоким звучным голосом спросил Брейт. В его карих глазах светилось искреннее дружелюбие.

— Я. Говори, что должен сказать.

— Нам нет нужды ссориться, Ананаис. Разве не я первым поздравил тебя, когда ты удостоился почестей за свою воинскую доблесть? Разве не я помог зачислить тебя в «Дракон»? Вспомни — я был поверенным твоей матери!

— Все это так, старик! Но теперь ты стал прислужником тирана, и прошлое мертво.

— Ты неверно судишь о моем господине Цеске — он болеет душой о благополучии дренаев. Тяжелые теперь времена, Ананаис, жестокие времена. Враги ведут против нас скрытую войну, желая уморить нас голодом. Ни одно сопредельное государство не хочет, чтобы свет, зажегшийся над Дренаем, продолжал гореть — ведь это означает конец их собственной мерзости.

— Избавь меня от этих вздорных речей, Брейт! Я не желаю спорить с тобой. Чего ты хочешь?

— Я вижу, как ожесточило тебя твое страшное увечье, и скорблю об этом. Я привез тебе августейшее прощение! Мой повелитель глубоко оскорблен твоими действиями против него, но твои прошлые заслуги завоевали тебе место в его сердце. Ради тебя он прощает и всех скодийских мятежников. Более того — он обещает лично рассмотреть все твои жалобы, истинные или ложные. Возможно ли большее великодушие?

Брейт повысил голос так, чтобы его слышали повстанцы, и обвел взглядом их ряды, ища ответа.

— Цеска не понял бы, что такое великодушие, даже если бы это слово выжгли ему на заднице. Это змея в человеческом образе! — отрезал Ананаис.

— Я понимаю тебя, Ананаис: ведь ты изуродован, превращен в чудовище, вот и ненавидишь всех и вся. Но хоть что-то человеческое в тебе осталось? Почему из-за своей озлобленности ты обрекаешь на жестокую смерть тысячи невинных душ? Ведь победы вам не видать! Уже созывают полулюдов, и нет на свете армии, способной устоять против них. Неужто ты подвергнешь своих людей такому страшному испытанию? Загляни в свое сердце!

— Я не стану спорить с тобой, старик. Вон там стоят твои солдаты и среди них — Храмовники, которые пьют кровь младенцев. В Дренае собираются ваши полузвери, а в наш маленький бастион свободы что ни день приходят тысячи добрых людей. Все это доказывает лживость твоих слов. Я даже не сержусь на тебя, Брейт Долгожитель! Ты продал свою душу за шелковый тюфячок, но я не осуждаю тебя — ты просто напуганный старик, который и не жил-то никогда, потому что не смел жить.

Здесь настоящая жизнь — в наших горах, где воздух слаще вина. Правда твоя — против полулюдов мы вряд ли выстоим. Мы сами это знаем — мы ведь не дураки. Победа нам не светит, но мы мужчины, рожденные от мужчин, и ни перед кем не склоним колен. Почему бы тебе не примкнуть к нам и не изведать наконец, что такое свобода?

— Свобода? Ты заперт в клетке, Ананаис. На востоке вагрийцы, которые не пропустят вас в свои земли, а на западе поджидаем мы. Ты сам себя обманываешь. Какова цена твоей свободы? Еще несколько дней — и эту равнину займет армия императора. Ты уже встречался с полулюдами Цески — так вот, здесь их будет много. Громадные зверюги, созданные из больших восточных обезьян, северных медведей, южных волков. Они быстры как молния и питаются человечьим мясом. Твое жалкое войско сметут, как пыль. Скажи мне о свободе тогда, Ананаис. Мне не нужна свобода за гробом.

— И все-таки она придет к тебе, Брейт, — она и теперь с тобой, в каждом твоем седом волосе, в каждой морщине. Скоро она подкрадется к тебе и закроет твои глаза своими холодными руками. Тебе не уйти! Ступай, жалкий человек, — твой путь окончен.

Брейт распростер руки и воззвал к защитникам:

— Не позволяйте этому безумцу обманывать вас! Мой господин Цеска — человек чести и сдержит свое слово.

— Ступай домой и умри! — Ананаис отвернулся от посланника и пошел к своим.

— Смерть придет к тебе раньше, чем ко мне, — провизжал Брейт, — и она будет жестока! — Он повернул коня и затрусил рысью под гору.

— Мне сдается, что война начнется завтра, — промолвил Торн.

Ананаис кивнул и подозвал к себе Декадо.

— Что скажешь? Тот пожал плечами:

— Мы не можем пробить заслон, поставленный Храмовниками.

— А они ваш заслон не пробили?

— Нет.

— Тогда мы на равных. Они не сумели опутать нас словами — теперь в ход пойдут мечи, и они попытаются подорвать наш дух внезапной атакой. Вопрос лишь в том, где они ударят и что нам предпринять в ответ.

— Великого Тертуллиана однажды спросили, что бы он стал делать, если б на него напал человек сильнее, проворнее и гораздо искуснее, чем он сам.

— И что же?

— Он сказал, что снес бы ему голову за столь наглое вранье.

— Хорошо сказано, — вставил Торн, — но от слов нам сейчас проку, что от прошлогоднего снега.

— Правда твоя, — усмехнулся Ананаис. — И что же ты нам предложишь, горец?

— Известно что — снести им головы!

Хижину наполнял мягкий красный свет догорающего огня. Ананаис лежал на постели, опустив голову на руку. Валтайя втирала масло в его плечи и спину, массируя мускулы, разминая тугие узлы вдоль позвоночника. Медленные, мерные движения ее сильных пальцев успокаивали. Ананаис вздохнул и впал в полудрему, грезя о былом.

У Валтайи заломило пальцы — она дала им отдых, пустив в ход ладони. Дыхание Ананаиса стало глубоким и ровным. Она укрыла его одеялом, придвинула к постели стул и села, глядя на изуродованное лицо воина. Воспаленный шрам под глазом как будто немного побледнел и подсох; Валтайя бережно помазала его маслом. Дыхание спящего со свистом вырывалось из овальных дыр на месте носа. Валтайя откинулась назад, охваченная растущей печалью. Он славный человек и не заслужил такой судьбы. Целуя его, она использовала всю свою недюжинную выдержку и даже теперь не могла смотреть на него без отвращения — а ведь она любила его.