Камли Брайт - Рождение Зверя Страница 48

«Память. Память живущего — всегда продолжение памяти тех, кто жил раньше. Так у деревьев, так и у людей», — пояснил невидимый собеседник, которому общение, похоже, явно шло на пользу: он развивался чуть ли не с каждой минутой, и понимать его становилось все легче и легче.

«Да, но почему собственные»?

«Потому что у тебя с этим человеком общая память».

Это было уже слишком: откуда кандианский Лес, пусть даже и разумный, мог знать о «Sunrise»? У Ральфа тревожно забилось сердце.

«Я не понимаю».

«Сейчас…»

Похоже, требовалось какое-то время. В ожидании ответа Ральф открыл глаза и невольно заморгал от света костра, показавшегося чересчур ярким.

Замерший в своей любимой позе — обхватив колени руками и упершись в них подбородком — Тэн поднял голову и спокойно кивнул.

Риу лежал на прежнем месте, дыша во сне ровно и глубоко.

«Мы не знаем, как объяснить, — снова вырвал разведчика из действительности „голос“ Леса, — смотри…»

И Ральф «увидел», как подхваченные ветром семена летят по воздуху, как падают затем на землю и, сначала совершенно потерявшиеся в пожухлой траве, вдруг прорастают, тянутся вверх…

Он не сомневался в том, что эта ночь будет непростой, однако даже отдаленно не мог себе представить, какой именно. Находившиеся под защитой Леса путники могли спать спокойно, ничего не опасаясь, однако разведчику было не сна. Ему не давала покоя картина, показанная Лесом.

Трудно было себе представить, насколько разумные деревья разбирались в человеческих взаимоотношениях. И Ральф, который в первый момент воспринял все «увиденное» в чисто символическом, метафорическом смысле, теперь, по прошествии нескольких бессонных часов воспринимал все совершенно иначе.

Нет, даже сделавший несомненные успехи в постижении человека и его деятельности Лес, пожалуй, вряд ли настолько разбирался в общественной жизни и менталитете чуждых ему существ, чтобы оперировать сложными аллегориями. Его образ, несомненно, коренился в самой природе, и трактовку, конечно же, имел самую простую, естественную: «Sunrise» и прочие человеческие заморочки его не касались, а потому и понимать его следовало буквально, что означало…

«Да ты прямо второй Карлос!»

Тогда, двадцать с лишним лет назад, юный Михаэль воспринял слова инструктора как высшую оценку своим успехам. Однако сейчас это воспоминание, уколов ядовитой занозой, застряло где-то в груди, и вслед за ним из памяти одно за другим потянулись еще…

«Второй Карлос — вот уж похвала всем похвалам!» — И отец (до сегодняшнего дня Ральф и не подозревал, что Харольд, возможно, вовсе не родной его отец) громко и нарочито весело засмеялся. Или это показалось Ральфу только сейчас…

Человеческая память — вещь непостижимая: то не можешь вспомнить целый день вертевшегося на языке слова, то никак не избавишься от надоедливой мелодии, а то вдруг как бы сами собой начинают всплывать подробности событий невероятной давности, причем, такие, на которые тогда, в прошлом, совсем не обратил внимания…

Глаза матери. Непривычно тусклые, с набрякшими от слез сероватыми кругами… Хотя погибшего Карлоса оплакивала не только она…

За хрупкими стенами шалаша резким пронзительным криком одного из своих обитателей напомнил о себе непривычно безопасный ночной Тайг.

Ральф перевернулся на живот, через простреленное отверстие вгляделся в темноту. Она казалась бархатной и вместе с легким прохладным ветром, казалось, вливалась в нагретый костром и дыханием людей шалаш.

«…А если не попадусь?» — «Тогда передай от меня привет своей матери…»

«Не делай так: ты становишься, совсем как он».

— «Я похож на С'каро?» — «Когда смеешься вот так… издеваешься…»

«До встречи… Михаэль. И постарайся подольше не попадаться…»

От дуновения вдруг встрепенувшегося ветра мелко-мелко затрепетали рваные края отверстия: поврежденные выстрелом и теперь беспомощно болтавшиеся, словно на ниточках, хвоинки отзывались на малейшее движение воздуха.

Ральф глубоко вздохнул. Итак, именно Карлосу, который, оказывается, продолжал за ним следить, он обязан тем, что пистолет пробил дыру всего лишь в стене шалаша, а не в его собственной груди.

И С'каро-Карлос — его отец…

Теперь, когда Ральф уже в этом уверился, сразу возникло множество вопросов. Почему глава Серебряного Круга его отпустил: действительно развлекался или пытался помочь? Почему не дал выстрелить сейчас?

Что он спасал: жизнь собственного сына или жизнь разведчика из «Sunrise», который был ему еще нужен? А знает ли он вообще, что Ральф — его сын: ведь это вполне могло оставаться для него тайной.

Вопросы, которых становилось отнюдь не меньше по мере того, как разведчик пересматривал в памяти события последних дней, упорно не давали заснуть, терзая своей неразрешенностью. О завтрашнем — нет, теперь уже о сегодняшнем — дне некогда было даже подумать.

Наконец Ральф дошел до того, что ему стало все равно; навалившаяся усталость словно отодвинула казавшиеся еще недавно такими важными проблемы, и они вдруг представились совсем маленькими, незначительными. Он был жив, был в безопасности, и где-то очень далеко, за тысячи миль его ждала та, которая — Михаэль больше в этом не сомневался — его любила.

— Значит, уже поздно, — задумчиво произнесла Анна, глядя на игравших невдалеке лошадей.

— Поздно? — не поняла Амалия.

— Он с тобой прощался. — Анна как ни в чем не бывало покусывала травинку.

Это спокойствие и эти травинки — сколько их было оборвано, обкусано и выброшено за то время, пока Амалия рассказывала! В общем, эти травинки начинали уже ее порядком раздражать…

— И вы так спокойно это говорите?

— Спокойно? — Анна повернулась. — Спокойна я буду, только когда увижу кого-нибудь из них в гробу. Вот тогда я смогу, наконец, наплакаться вдоволь, а потом спокойно ходить на его могилу.

Амалия посмотрела на нее, как на сумасшедшую.

— Тридцать два года назад, когда мне сказали, что Карлос не вернется, — с тем же хладнокровием продолжала Анна, — я билась в истерике. Потом вырос Михаэль, и я хоронила его по несколько раз в году. А теперь вот оказалось, что Карлос жив, а Михаэль примеряется, как бы половчее себя угробить. Думаешь, он всерьез опасался, что не сможет доставить в Центр важную информацию? — Анна нехорошо усмехнулась: — Сказал бы лучше, не мог утерпеть!

— Что вы такое говорите? Он боялся, что его могут убить по дороге.

— Боялся?! Да эти самоуверенные черти не боятся ничего! Можешь мне поверить: стоит им только вернуться чуть ли не с того света, как они уже начинают скучать и думают, как бы снова угодить в самое пекло. Он боялся… Не сомневайся: о своей смерти и о тех, кто их ждет, они думают в самую последнюю очередь. Имя ему не дает покоя — имя Карлоса…