Юлиана Суренова - Город богов Страница 48

— Я хотела поговорить с господином Шамашем, я надеялась, Он поймет, поможет, ведь Рамир… Он вылечил ее… И… Но…

— Что? — в голосе караванщика звучал даже не вопрос, а вызов, глаза пылали гневом.

— Дозорный не пустил меня к Нему! И я решила, что, может быть, маленькая хозяйка… — сильный удар, внезапно обрушившийся на нее, заставил женщину замолчать, свалил на землю.

— Как ты посмела?! Использовать расположение Шамаша к моей дочери в своих мелких, низменных целях…! - он захлебывался яростью.

— Прости меня, хозяин, — продолжала шептать рабыня разбитыми губами, глотая соленую кровь. — Рамир так плакала, просила меня…

— Ты — никто, тень, идущая за нами следом, пыль на наших ногах!

— Да, хозяин, да! Накажи меня, я достойна наказания и с радостью приму любую кару!…Но Рамир!…Помоги ей, прошу тебя! Я знаю, ее будущее решено, и, все же, может быть, возможно хоть что-нибудь сделать! Не оставляй ее в этом городе! Ты же знаешь: здесь ее ждет только смерть…

— Помочь?! Понимая, что этим обреку на верную гибель всех?! - Атен и сам не знал, откуда вдруг взялась эта ярость, он лишь чувствовал, как затуманивался рассудок, понимал, что она вот-вот выйдет из-под контроля и тогда уже ничего не сможет ее сдержать.

— Но Рамир ведь тоже человек! — Фейр знала, что каждое новое слово лишь усиливало злость хозяина, но продолжала говорить. Нет, нет! Она хотела замолчать, но что-то не позволяло ей сделать это, говорило за нее, а душа, веруя в истинность каждого сказанного слова, застыла, словно во власти божественного откровения.

Караванщик схватился за плетку, вырвал ее из-за пояса. Горячая волна ярости, обдав его с головы до ног, покрыла лоб по?том, ослепила глаза, глухо и напряженно застучала в ушах. Все вокруг погрузилось в маревую дымку, голова налилась свинцом, руки и ноги, перестав подчиняться, начали жить собственной жизнью…

Для Фейр время замедлило свой ход, потекло, слово мед из узкого горлышка кувшина.

Она видела, как исказилось лицо хозяина каравана, как его рука с плеткой стала подниматься вверх. До ее слуха донесся пронзительный вскрик рассекаемого воздуха. Женщина сжалась, пряча лицо, закрывая руками голову, и замерла, считая мгновения до удара. Вот вновь вскрикнул воздух, принимая на себя первый удар…

И все. Время остановилось. Не было боли, разрывавшей тело. Страх остался, но удивление было сильнее его. Оно заставило Фейр с опаской приподнять голову, оторвать пальцы от лица, чтобы взглянуть…

Между ней и хозяином каравана стоял, заслоняя собой женщину, бог солнца. Он возник из ниоткуда, будто призрак, сложившийся из воздуха, отблесков звезд и света костров.

Караванщик качался из стороны в сторону, как дерево на сильном ветру. Его руки были опущены, побелевшие пальцы продолжали сжимать плеть.

Прошло мгновение, еще одно… Веки Атена дрогнули. Еще миг назад слепые глаза, застывшие неподвижными пустынями, стали медленно проясняться. Они сощурились, пробиваясь сквозь владения призраков и теней, назад, в мир людей. Это возвращение было неимоверно тяжелым, как будто нечто, лишенное плоти и сути, но не силы, опутало его своими сетями, и, не желая выпускать жертву, подчинившуюся слепой воле, влекло назад, в тишину рабства и забвения.

И, все же, Атен вырвался. Разум еще плохо сознавал происходившее, стараясь не тревожить ту часть памяти, которая могла вернуть в бездну пустоты, но глаза уже начинали видеть. Медленно поднимаясь снизу вверх, они оглядывали все вокруг, с трудом узнавая окружающий мир.

Сначала он увидел свою руку, сжимавшую плеть с такой силой, что вены набухли, пальцы побелели от напряжения, потом на глаза попалось испуганное, перепачканное кровью и слезами лицо рабыни, и, наконец, перед его взглядом предстал Шамаш.

Повелитель небес стоял лицом к караванщику, глядя на него с сочувствием и грустью. Растрепавшиеся смоляные волосы острыми прядями падали на лицо, откинутый за спину плащ трепетал осколком бездны, широкие рукава рубахи были закатаны до локтей.

Темные одежды оттеняли побледневшую кожу, казавшуюся тонкой, полупрозрачной, подобно солнечному лучу, скользившему по кромке пустыни. И поэтому столь отчетливо выделялась на предплечье, тыльной стороне ладони, запястье правой руки багровая отметина.

В первый миг Атену показалось, что это отблеск костров, но, приглядевшись, он узнал грубый рубец — след, оставленный плетью. Пальцы разжались, ноги подкосились…

— Господин…! - хозяин каравана упал на колени.

Шамаш, чуть качнув головой, повернулся, наклонился к рабыне, протянул руку, помогая подняться.

— Спасибо, господин…! - проговорила та, глотая текшие по щекам слезы, в которых не осталось места ни боли, ни страху, ни ненависти. Женщине даже показалось, что благоговейный трепет, охвативший ее душу, заменил солоноватую горечь чистотой и сладостью росы, ложившейся поутру на лепестки роз. Она сложила руки перед грудью, словно в молитве.

— Возвращайся к Рамир, — тихо проговорил Шамаш. — Я скоро приду.

— Да, господин! — Фейр низко поклонилась ему и, прошептав: — Спасибо Тебе! — заспешила прочь, исполнять приказ.

Дождавшись, пока рабыня исчезнет из виду, колдун повернулся к караванщику.

Атен не останавливаясь ни на миг, шептал молитвы. Непослушными, точно их обдало ледяным дыханием метели, пальцами он достал из-за пояса острый охотничий нож, зажал его обеими руками перед грудью, готовясь…

— Безумец! — Шама выхватил у него из рук оружие смерти. — Как ты можешь думать о самоубийстве здесь, сейчас!

— Я ударил Тебя… Я не хотел, но… Это случилось… Ничего не изменить… Умереть — единственное, что мне остается, все, о чем я способен теперь думать… Я уже мертв… Нужно лишь отпечатать след сделанного шага…

— При чем здесь ты? Оглянись! Вспомни, где мы находимся! — он схватил караванщика, рывком поднял на ноги, с силой тряхнул, заставляя прийти в себя. — Ярость города наполнила тебя! Она пыталась подчинить себе твою душу! Она управляла тобой, словно кукловод марионеткой!

— Пусть так… Пусть так… — безнадежно повторяли губы караванщика. Его голова оставалась склоненной на грудь, глаза смотрели вниз. — Но того, что случилось, не изменить…

— Пока еще ничего не случилось! — голос Шамаша стал подобным грому — не тому, что шумит снаружи, а гремящему внутри, в душе. Этот голос заставил Атена не думать ни о чем, лишь слушать… И подчиняться. — Но я тебе могу сказать, что произойдет, если ты не выбросишь из головы эту безумную мысль о самоубийстве! Мысль, которая не достойна свободного человека, лишь раба, готового слепо подчиняться беде и пустоте! Так вот. Если ты убьешь себя, тем самым ты покончишь со всем караваном, со всеми теми, кого любишь, кем дорожишь, о ком обещал заботиться и кто сейчас нуждается в тебе больше, чем когда бы то ни было раньше! Неужели ты не понимаешь? Или это именно то, чего ты хочешь? Если так, держи, — правой, покрасневшей и опухшей рукой колдун протянул караванщику нож, держа его за лезвие, острием к себе. Но когда пальцы караванщика инстинктивно потянулись к рукоять, Шамаш удержал клинок.