Дмитрий Емец - У входа нет выхода Страница 49

У Рины была привычка выставлять будильник в телефоне на полную громкость, а потом его не слышать. И вот теперь, в два часа ночи, Сашка стоял у комнаты девчонок и слушал, как там внутри, за дверью, закипает истерика. Вначале истерика была только у будильника, спустя минуту у Фреды и Алисы и, наконец, даже у непрошибаемо спокойной Лены.

Закончилось все тем, что полусонную Рину, наскоро одев, вытолкнули в коридор и вслед запустили злосчастный мобильник.

– Напомни мне, чтобы я их отравила. В тетеньках мало доброты! – пожаловалась Рина и пошла по коридору.

Сашка догнал ее у окна.

– Ты в курсе, что у тебя на ноге нож? – поинтересовался он.

Рина остановилась и любознательно посмотрела на задравшиеся джинсы.

– Правда, что ли? Надо же! Нож!

– С ним же неудобно!

– Неудобно без него!

– Зачем он тебе?

– Людев в метре тыкать… – зевнула Рина.

Скоро ножу нашлось и иное применение. Окно не открывалось. Рина просунула лезвие в зазор и потянула ручку на себя. Древесина хлюпнула.

– Наверное, закрашено, – предположила Рина.

– Верхний шпингалет открыть забыли. Кузепыч нас убьет! – сказал Сашка.

Рина усмехнулась. Сегодня их за многое можно будет убить. Спрыгнув на шуршащие листья, по ночному парку они прокрались к пегасне.

– По-моему, идиотизм, что новичкам так долго запрещают полеты! Разогнал, порысил, галопнул, морду задрал, шенкель дал, и пег в воздухе, – горячо произнесла Рина и, спохватившись, добавила: – Как Яра вчера поднимала на крыло Эриха, не забыл?

Сашка небрежно кивнул. О том, что верхом он ездил всего раза четыре, причем на одрах, вроде Бинта или Фикуса, он предпочитал не распространяться. На начальной стадии любовь требует иллюзий. Она их трескает с супом и запивает мечтами.

– Мы на десять минут! – весело сказала Рина. – Поднимемся, сделаем пару кругов и назад! С территории ШНыра вылетать не будем. И подниматься высоко тоже. Ты ничем не рискуешь.

– Парашют в студию! – ворчливо сказал Сашка.

Рина пропустила его слова мимо ушей. Когда девушка ораторствует, слуховые центры у нее обычно блокируются. Безвылазно проторчав у пегов все лето, она поднабралась кое-какого опыта. За исключением опасного для новичков Арапа и грозной легенды пегасни – Зверя, Рина перебывала в седле у всех пегов ШНыра. Конечно, до старших шныров ей было далеко, но с некоторыми из средних она была почти на равных. Или ей самой так казалось.

И потому было дико обидно, что средних шныров пускают на пролетки и нырять, а ей даже на метр не позволено отделяться от земли. Поработал лошадь – бери тачку, вилы и вперед. Регулярный физический труд – лучший друг шныра.

Ворота пегасни были приоткрыты. Горели две лампы – одна дежурная, тусклая, а другая в деннике у Азы. Рина заглянула в денник. Ул спал в углу на одеяле, укрытый шныровской курткой. Рядом валялся измочаленный соломенный жгут. Видно, Ул тер бока и ноги кобылы, пока окончательно не выбился из сил.

– Бедная! – сказала Рина. – Лучшая кобыла во всем ШНыре! Средние шныры уже интриговали, кому достанутся ее жеребята. Самое обидное, что это даже не ведьмари.

– Не умрет? – спросил Сашка.

– Суповна говорит: надо ждать кризиса. Кобыла здоровая, может, и вытянет.

Рина принесла воды и, осторожно переступив через таз, в котором валялись шприцы и отбитые ампулы, губкой вытерла Азе глаза и ноздри. Кобыла попыталась укусить губку.

– Она, похоже, пить хочет! – ворчливо сказал Сашка.

Двумя руками он приподнял кобыле морду, а Рина подсунула под нее ведро. Это было дико неудобно. Ведро приходилось перекашивать. Вода расплескивалась. Все-таки Аза выпила треть.

– Дохлый номер! Проще было всунуть ей в горло шланг, – буркнул Сашка, устраивая голову кобылы на подстилке.

– Не передумал? Идем! – шепнула Рина.

Сашка выскользнул за ней. В соседнем деннике грохотал железом конкурент красавца Цезаря – гнедой жеребец Зверь. На Звере не ныряли – он был слишком непредсказуем. Денник Зверя был обшит изнутри металлическими листами, а со стороны двери даже и толстой резиной. Иначе нельзя: он рвал зубами и людей, и лошадей, бил и задом, и передом, а собак ненавидел исключительно – до лютости. Крупную овчарку, как-то прорвавшуюся в ШНыр, раскатал копытами по песку, продолжая топтать, даже когда осталась одна шкура.

Октавий обходил Зверя за два километра, а в пегасне, если видел, что его денник открыт, прятался в щель между кирпичных стенок – такую узкую, что туда и человеческая рука не пролезала.

Подпускал к себе Зверь единственного человека – даже не Кавалерию, а среднюю шнырку по прозвищу Штопочка. Не только подпускал, но и позволял делать с собой все, что угодно. Даже выдирать волоски на верхней губе. Эта Штопочка была непонятная девица. В свои девятнадцать выглядела на тридцать. Материлась как рядовой стройбата. Ходила в Копытово играть с мужиками в домино. Общалась только с Настой. О Звере не заботилась. Чистила его небрежно, никогда не притаскивала ему ничего вкусного и загоняла в пегасню, швыряя в него песком. Когда же, подражая ей, песком в Зверя однажды швырнул Вовчик, ему пришлось накладывать шесть швов.

– И как такая Штопочка оказалась в ШНыре? – спросила однажды Яра, наблюдая, как вопящая девица гоняется за Зверем с жердиной, а тот, угрожая, бьет по воздуху передними копытами.

– В ШНыр ведут разные пути. Никто никогда не знает какие. Точно так же разные пути ведут и из ШНыра. Так что главное тут – принимать все как есть и не лезть со своими суждениями, – ответила Кавалерия.

В своем ряду Икар спокойно грыз пластиковую бутылку – будто курил сигару. По соседству с ним в длинном денничке-вольере тусили жеребята, недавно отнятые от мамок. В проходе ошивался непривязанный ослик Фантом и совал морду: требовал ласки. Ночь – не ночь, ему все равно. Рина поспешно спрятала руки за спину.

– Сгинь, графоманская сила!

Фантом обиделся и ушел, двигая ушами.

– Тебе надо самого смирного. Кто у нас самый смирный из летающих? – Рина заглянула в амуничник. Сдернула с гвоздя уздечки, тяжелые седла тащил Сашка.

– Дельта? – неуверенно сказал Сашка.

– Дельту Кавалерия запрещает трогать до ноября. Она жеребая.

– Она же старушка! – поразился Сашка.

– Все вопросы к Цезарю… Давай тогда так: ты – Аскольда, я – Миниха. Аскольд еще трехлеток, а Миних – очень спокойный мерин.

Рина нырнула в денник к Миниху. Старый мерин с бело-желтой проточиной совался мордой в пустую кормушку, потом резко дергал морду на себя и слушал звук.

Сашка некоторое время понаблюдал, как Рина седлает Миниха, а потом потащился к Аскольду. Трехлеток Аскольд был плодом дельфийской кобылы Роксоланы – изящнейнего существа с огромными глазами, и тяжеловоза по кличке Паровоз, который использовался на подмосковном конном заводе для укрупнения поголовья рабочих лошадей. Шныр, упустивший кобылу, получил жуткий нагоняй и три месяца уныло выгребал навоз. Кавалерия и Кузепыч опасались, что жеребенок родится бескрылым, однако дельфийская кровь пересилила. Поначалу похожие на культяпки, крылья Аскольда быстро обросли перьями, и вскоре от их энергичного взмаха поднималась волна воздуха, открывающая ворота пегасни.