Дэниел Абрахам - Тень среди лета Страница 49

Ота выслушивал подробность за подробностью, жалобу за жалобой, и на сердце у него становилось все тяжелее. Лиат прятала глаза, и ему захотелось побыть с ней наедине, обнять ее, а Маати мешал. «Хотя ему и уйти-то некуда, — спохватился Ота. — Нет, так правильнее всего». Маати договорил и затих. Ота понял, что тот от него чего-то ждет. Какого-то решения.

— Значит, он сознался, — задумчиво проговорил Ота. — Бессемянный. Перед хаем.

Маати ответил утвердительной позой.

— Почему? Не мог же он подумать, что сломит этим дух Хешая-кво? Что сумеет освободиться?

— Конечно, мог! — отрезала Лиат. Маати не стал спешить с утверждениями и после некоторого раздумья покачал головой.

— Бессемянный ненавидит Хешая, — сказал он. — Всему виной ошибка в поэме. Или не ошибка, а скорее неотъемлемая часть. Андат наверняка знал, как навредить Хешаю, потому и затеял скорбный торг.

— Хешаю? — вскричала Лиат. — Навредить Хешаю? А как же Мадж? Уж она-то ничем не заслужила этого горя! Ничем!

— Бессемянному… это было неважно, — сказал Маати.

— И что же, Хешай его развоплотит? — спросил Ота. — План удался?

Маати изобразил позу, говорящую, что он ничего не знает и ему очень жаль.

— Он совсем плох. И я не знаю, как на нем скажется заточение Бессемянного…

— Да кому какое дело? — бросила Лиат. В ее тоне звучала горечь. — Какая разница, страдает Хешай или нет? Да хотя бы и страдал! Ведь следить за андатом — его работа. Если он только и делает, что пьет и шляется по веселым домам, туда ему и дорога! И судить надо его!

— Дело не в этом, милая, — сказал Ота, глядя по-прежнему на Маати.

— Нет, в этом, — стояла на своем Лиат.

— Когда поэт стареет и умирает или кончает самоубийством, андат освобождается. Если только…

— Я еще не готов, — сказал Маати. — По правде говоря, я и живу-то здесь совсем недавно. Ученик поэта должен годами состоять при учителе, прежде чем пытаться принять его бремя. И даже тогда не всякий бывает на это способен. Может, я вообще не смогу удержать его.

— А ты попробуешь?

Маати ответил не сразу и еле слышно.

— Если я провалюсь, расплата будет суровой.

— А что за расплата? — спросила Лиат.

— Не знаю. Смотря чего потребует андат. Единственный способ выяснить — потерпеть неудачу. Скорее всего, платить придется своей жизнью. Но… я могу попробовать. Если больше будет некому.

— Это же безумие, — произнесла Лиат, оглядываясь на Оту в поисках поддержки. — Так нельзя! Все равно, что просить человека спрыгнуть с крыши — вдруг полетит!

— Выбора не остается. Успешные воплощения случаются редко. И пробуют-то немногие. Бессемянного просто некем будет заменить, а если будет, неизвестно, насколько это поможет торговле хлопком, — сказал Маати. Вид у него был бледный и нездоровый. — Если некому будет занять место поэта, долг обяжет меня…

— Вовсе не обязательно. Если посчастливится, до этого не дойдет, — перебил его Ота. — Может, найдется другой поэт, более пригодный для такой задачи. Или другой андат, который сможет взять на себя роль Бессемянного, если…

— Можно связаться с даем-кво, — вмешалась Лиат. — Он наверняка найдет выход.

— Я не могу поехать, — ответил Маати. — Не бросать же Хешая-кво одного.

— Напиши ему, — предложила Лиат. — Пошли гонца.

— Справишься? — спросил Ота. — Расскажи ему обо всем: о скорбном торге, о Бессемянном, о приговоре хая. О том, чего опасаешься. И так далее.

Маати кивнул.

— Скоро? — спросил Ота.

— Могу к завтрашнему утру.

Ота зажмурился. Тяжелое предчувствие сжало внутренности, руки задрожали, словно он вот-вот ударит или примет удар. Кому-то придется доставить письмо, но не Маати. Значит, поедет он. Ответ лежал перед ним, как давно принятое решение.

Перед ним всплыло лицо Тахи-кво, а с ним вместе — память о школе, ее холодных, унизительных днях и ночах, пустоте и жестокости, кратком, но запомнившемся чувстве успеха. В нем снова закипела ярость, будто все это время она тихо копилась, а сейчас полезла через край. Кому-то нужно отправиться к даю-кво, и он, Ота, готов к новой встрече с ним.

— Приноси письмо сюда, в комнату Лиат. В эту пору всегда уходят корабли до Ялакета. Думаю, где-нибудь да найдется лишняя койка.

— Никуда ты не поедешь! — отрезала Лиат. — Нельзя. У тебя договор…

Ота открыл дверь и отошел в сторону, провожая Маати позой признательности и обещания.

— Ты уверен? — спросил Маати.

Ота кивнул и отвернулся. Они с Лиат остались наедине. Комната снова погрузилась в полумрак.

— Тебе нельзя ехать, — повторила Лиат. — Ты нужен мне здесь. Кто-то должен меня поддержать. В том, что случилось с Мадж, с ее ребенком… виновата я. Я это допустила.

Он склонился к ней, погладил по шелковистой щеке. Она взяла его руку в ладони и прижала к груди.

— Я должен. Не только ради Маати. Там осталось мое прошлое. Так будет правильно.

— Она постоянно плачет. Со слезами ложится, со слезами встает. Я ходила ее навестить, когда меня выпустили. Она первая, к кому я пошла. Только увидела ее, и сразу вспомнила, какая она была раньше… Я-то думала, она черствая. Думала, ей все равно. Ничего не замечала.

Ота опустился на колени, обвил ее руками.

— Ты ведь едешь… — прошептала Лиат, — не из-за меня, да? Не потому, что хочешь от меня отделаться?

Ота сел, голова Лиат легла ему на плечо. Его ум работал где-то на подмысленном уровне: просчитывал, что нужно сделать и в какой последовательности. Ота погладил Лиат по волосам — гладким, как вода.

— Конечно, нет, любимая.

— Однажды ты станешь великим человеком. Я знаю. А я просто дурочка, которая не может отличить чудовищ вроде Ошая от… Боги!.. Ведь я даже ничего не заподозрила. Как слепая была…

Она заплакала, сотрясаясь от рыданий, а он стал тихонько покачивать и утешать ее, положив подбородок ей на макушку. Лиат пахла мускусом и слезами. Ота держал ее в объятиях, пока она не утихла, пока у него не заныли руки. Ее голова потяжелела, дыхание стало ровным, как у спящей.

— Ты совсем вымоталась, любимая, — сказал он. — Ложись в постель. Тебе нужно поспать.

— Нет, — отозвалась она. — Нет, побудь со мной! Не уходи.

Ота мягко поднял ее и перенес на кровать, а сам сел рядом. Рука Лиат обвила его плечо, как лоза — колонну.

— Три недели до Ялакета, — произнес он, — еще недели две вверх по реке и день-другой пешком. Обратно быстрее, потому что плыть вниз по течению. До зимы обернусь.

В тусклом свете из-за ставен и двери он смотрел ей в глаза, затуманенные горем и усталостью. Ее лицо стало безмятежным, полусонным.