Карина Дёмина - Медведица, или Легенда о Черном Янгаре Страница 5

И даже мечтать перестала.

— Ты выйдешь замуж, — Ерхо Ину говорит это странным тоном, мне кажется, что еще немного и он рассмеется, хотя я никогда не слышала, чтобы отец смеялся. — Да, ты выйдешь замуж…

Ему не нужен ответ.

И я молчу.

— Этот песий сын заслужил…

Так я стала невестой Янгхаара Каапо, прозванного Черным.

Правда, вряд ли он догадывался о моем существовании.

Глава 3. Дела человеческие

Пожалуй, следует рассказать о себе.

Я появилась на свет в середине лета, в день, который уже не принадлежал светлокосой Ламиике, хозяйке молодых трав, но еще и не отошел под крыло мужа ее, могучего Тайпи, чья борода сплетена из соломы да конского волоса.

Я появилась на свет в полдень, когда солнце взобралось так высоко, что стало маленьким, как глаз жаворонка. И лишь отражение его в воде было ярким.

Я появилась на свет не на заднем дворе, где рождались дети невольников, не на конюшне или в овине, но на белой половине дома. Трое суток мучилась моя матушка, прежде чем разрешилась от бремени. Говорили, что она была тонкой и слабой, а может — чересчур молодой, я же, унаследовавшая кровь Ерхо Ину, напротив, оказалась слишком велика для нее. И оттого вскоре после моего рождения матушка ушла. К Пехто ли, что уж готов был поднести ей чашу черного меда, к своим ли богам, оставшимся неизвестными, так ли важно? Я осталась одна.

Отец мой, Ерхо Ину, верно, и вправду высоко ценил рыжеволосую невольницу, если согласился взять меня на руки да трижды обвязать своим поясом, тем самым, любимым, из бычьей шкуры, серебряными бляхами украшенном. Его Тридуба и по сей день носит. Он вынес меня к камину и, невзирая на недовольство жены, показал огню.

Имя дал сам.

Аану.

Лето.

И дал пять монет богам, выкупая для меня судьбу и удачу.

Полагаю, что позже не раз и не два пожалел он об этой своей слабости, однако, давши слово, Ерхо Ину умел держать его. И меня не отправили в деревню, как иных его незаконных детей. Напротив, в доме появилась кормилица, полногрудая неторопливая Иррике. Мне кажется, что я помню ее голос и запах, уютное тепло огромного ее тела, и ласку рук, и надежность их…

Года не прошло, как появилась на свет моя сестрица, и Иррике отдали ей.

Она стала не первой из моих потерь, но пожалуй, самой горькой. Говорят, я плакала три дня… не помню. Не знаю. Возможно.

И не тогда ли я стала осознавать, сколь разительно отличаюсь от иных детей Ерхо Ину?

Незаконная.

Но признанная.

Свидетельство давней слабости великого Тридуба.

И память о том позоре, который пришлось пережить его жене. Мои братья о нем не забыли, что до сестрицы, то… подобные вещи ее заботили мало. Пиркко-птичка была не злой, скорее уж равнодушной, предпочитая не замечать того, что хоть как-то нарушало уют ее существования.

Нельзя сказать, чтобы меня как-то особенно унижали, били или же пытались сжить со свету — Ерхо Ину, хоть и не испытывал любви к старшей своей дочери, но и не позволил бы нарушить слово, богам данное. Нет, мне повезло стать частью рода, пусть бы и везение это в моих собственных глазах выглядело сомнительным.

К десяти годам я уже прекрасно осознавала, кто я есть. К двенадцати — что меня ждет: та же тихая жизнь в Лисьем логе. Покорность. Служение.

Когда-нибудь — ключи на поясе знаком высшего доверия.

И власть над слугами.

День за днем. Год за годом.

До самой старости. До самой смерти.

Будут сгорать весны, будут других звать к осенним кострам, над огнем клянясь в любви и верности. И не найдется смельчака, который рискнет, взяв меня за руку, провести под горящей рябиной. А иного, законного брака, мне и вовсе ждать не следует. Разве даст за мною Ерхо Ину столько золота, жемчуга или лошадей, чтобы муж благородной крови позабыл о моем незаконном рождении?

И не будет мужа.

Не будет детей.

Не будет ничего, помимо трудов во славу рода, во спокойствие моих братьев и драгоценной сестры.

Было время, когда мысли подобные доводили меня до слез, до слепых глаз и прокушенных пальцев, потому как несправедливым казалось все. А потом… потом я успокоилась.

Могло быть и хуже… я не буду знать голода и горя.

Побоев.

Нищеты.

Я стану хозяйкой в доме, пусть и буду зваться всего-то ключницей.

Я научусь тому, чего не умеет и никогда не будет уметь сестрица, а жены братьев, пришлые, принятые в род, станут относиться ко мне с уважением.

Нет, я смирилась.

И тут отец говорит о том, что я выйду замуж?!

Он же, махнув рукой, велел:

— Налей.

И я поспешно наполнила кубок вином, подала с поклоном и не отшатнулась, когда твердые пальцы сдавили щеки. Ерхо Ину разглядывал меня пристально, с каким-то новым, жадным вниманием. И я остро осознавала собственную некрасивость.

Да, мне шестнадцать.

Хороший возраст, тот самый, когда сами собой загораются искры, что щедро раздает светлокосая Ламиике девочкам при рождении. Да только мне, видать, не досталось.

Для женщины я была чересчур высока и тоща.

Моя кожа от рождения имела неприятный смуглый оттенок.

Лицо было узко. И губы — чересчур толсты, а нос, напротив, тонок и длинен. Волосы имели оттенок жухлой листвы. И лишь глаза мне нравились. Пусть бы круглые они, рыбьи, как говорила сестрица, зато яркого зеленого цвета, не то листвяной камень, не то трава молодая.

И ресницы, хоть рыжие, зато длинные, пушистые.

— Что ж не спросишь, за кого?

Настроение Ерхо Ину переменилось быстро. Он больше не гневался, но напротив, пребывал в некоем несвойственном ему прежде благостном расположении духа.

И руку разжав, отпустив меня, он вытер пальцы о халат.

— За… за кого вы велите, отец.

— Велю.

Замуж… разве смела я мечтать о подобном?

Свой дом.

Своя семья.

И крохотный шанс быть счастливой, который я точно не упущу.

— Ты всегда старалась быть послушной дочерью, — он осушил кубок одним глотком и вернул мне, взмахом велев наполнить. Руки мои дрожали, и я едва не выронила кувшин, такой вдруг неподъемный, неудобный. Вино вот расплескала, и отец нахмурился, однако не стал ругать. Он сел и вытянул ноги к огню, снял кисет, расшитый бисером, вытащил старую кленовую трубку, чубук которой был изрядно изгрызен.

— Подойди.

Я приблизилась.

— Сядь, — отец указал на шкуру.

И я присела, готовая ждать столько, сколько понадобится. И сердце, такое глупое безумное сердце металось в груди. Неужели ошибалась Аану? И отцу не все равно, что с тобой будет?

Он желает тебе добра.

И любит… возможно, что хоть немного, но любит.