Эндрю Николл - Добрый мэр Страница 5

Оставшись сияюще нагой, она открыла коробочку из универмага Брауна. Вот разумно-теплая комбинация, подарок пожилой продавщицы. Как мило с ее стороны. Агата улыбнулась и положила рубашку на зеленый деревянный табурет. А вот розовая оберточная бумага. Когда Агата развернула ее, на пол посыпались лепестки лаванды. Агата хихикнула и наклонилась, чтобы собрать их с кафеля, не заметив, как это движение всколыхнуло аромат ее собственных духов. А вот Тибо заметил бы.

Через пару мгновений Агата уже держала в руках свою обновку. Поднесла ее к зеркалу и стала любоваться ее переливчатой прозрачностью и мягкостью, ее почти-несуществуемостью, а потом повесила на леску над ванной, туда, где обычно ночью сушились чулки. Так она могла видеть свою надежду, лежа в горячей воде.

Она аккуратно сложила всю упаковочную бумагу, сказав себе: «Пригодится на Рождество». На дне коробочки еще лежал слой лавандовых лепестков. Аромат от них шел чудесный: чистый, яркий, тонкий, летний. Агата глубоко вдохнула воздух из коробочки и задержала дыхание, чтобы прочувствовать аромат как следует; потом вытряхнула лепестки в ванну и помешала воду.

Положив красную коробочку на пол, подальше от опасного пара и брызг, — этим сокровищем следовало дорожить, — Агата шагнула в ванну.

Она была богиней. Тициан и тот не смог бы передать ее красоты. Она была Дианой, купающейся в лесном озере вдали от глаз смертных. Вода нетерпеливо сомкнулась, приняв в себя ее тело, и лизнула края ванны, а Агата, коснувшись дна, вздохнула от переполнявшей ее спокойной радости. Волосы свои она подняла, чтобы не намокли, и прибывающая вода шевелила темные завитки на шее. Она посмотрела вверх, на свое новое нижнее белье, и улыбнулась, пытаясь представить себе, как отреагирует на него муж, какие желания оно в нем породит, и на что она согласится — согласится с радостью — ради него.

Она опустила глаза и посмотрела на свое тело, порозовевшее от горячей воды, на изгибы пальцев ног под далекими кранами, на спелые дыни груди, омываемые лавандовой водой, на темные волосы на лоне, шевелящиеся, словно анемоны, в такт приливам и отливам — пусть не океанским, а ванным.

Агата, так долго не знавшая ласки, начала поглаживать себя — и остановилась. Потянулась за мылом. Намылиться для уважаемой замужней женщины вполне допустимо — но только намылиться. «Ну, Вальпурния, ты уж, будь добра…» — прошипела она сквозь зубы. Потом задержала дыхание и опустилась под воду.

~~~

Когда Стопак пришел домой, Агата, снова в желтом платье, сидела на стуле у окна. Заслышав, как поворачивается в двери ключ, она поспешила в прихожую.

Когда Агата целовала мужа, тот стоял недвижно, словно воротный столб, и хотя она убедила себя, что ничего не заметила, это был очередной знак отчуждения, еще один холодный сквознячок. Агата взяла Стопака за руку и отвела на кухню.

— Я сегодня купила вина, — сказала она, — ведь сегодня такой славный день! Но не могу его открыть. Открой, пожалуйста, ты ведь такой сильный. — Тут Агата потрогала мускулы Стопака и восхищенно ахнула.

Стопак сел за стол и вытащил пробку. Щелчок пробки прозвучал в мертвой тишине квартиры пистолетным выстрелом. На столе стояло два бокала, но Стопак не стал наливать в них вино, а просто поставил бутылку между ними — словно перевернутый красный восклицательный знак.

— Ну, теперь налей мне вина, глупышка, — сказала Агата и заставила себя рассмеяться.

Стопак наполнил бокалы и протянул один жене. Та отхлебнула немножко.

Стопак опорожнил свой бокал и снова его наполнил. Агата снова заставила себя рассмеяться:

— Да, дорогой, ты, я смотрю, сегодня в настроении выпить!

— Последнее время у меня всегда такое настроение.

— Вот и хорошо. Мне нравится, когда у мужчины хороший аппетит, — сказала Агата и в панике пробормотала про себя: «О, Вальпурния!»

Затем она поспешно шагнула к столу.

— Ну-ка, дай я за тобой поухаживаю.

И Агата стала накладывать на тарелку хлеб, сыр и ветчину. Она соорудила огромный бутерброд, желтовато поблескивающий маслом и гладкой, словно лакированной хлебной корочкой, и увенчала его куском ветчины. Взяв бутерброд с тарелки, она протянула его мужу, желая покормить его — как матери кормят своих детей и как возлюбленные кормят друг друга.

— Я могу поесть сам, — холодно сказал Стопак. — Я не…

Но он не смог выговорить это слово. Даже сейчас, несколько месяцев спустя, он не мог произнести слово «ребенок».

И в наступившей тишине он принялся, перегибаясь через стол, хватать хлеб, сыр и ветчину, шлепать их на свою тарелку и ожесточенно поедать.

Агата сделала вид, что все идет, как надо. У нее был план. Она собиралась устроить славный пикник со своим любимым мужчиной. На улице не так уж тепло, чтобы выбраться с корзинкой в парк, но у них будет пикник на кухне и потом они снова будут друг друга любить.

У нее был запланирован разговор, она уже придумала, о чем будет говорить, и она говорила — несмотря на то, это был не разговор, а монолог:

— Я подумала, что на праздники нам стоит выбраться в небольшое путешествие. Я видела брошюру в Ратуше — точнее, целую кипу брошюрок, они лежат в вестибюле, — знаешь, решено снова пустить праздничный пароход! Помнишь его? Теперь это уже настоящий антиквариат! Не знаю уж, где его держали все эти годы, но теперь он снова в строю. Мы могли бы съездить на острова или навестить твоего дядю в Дэше. Мы сто лет его не видели — ну, то есть, если не считать… Ты его любишь. Мне он тоже нравится, он всегда был к нам так добр. Не думаю, что нам следует напрашиваться к нему на ночь, — но мы вполне могли бы остановиться в том маленьком пансионе у коптильни. Там, конечно, слегка пахнет рыбой, зато недорого. Мы можем себе это позволить, можем даже остаться на несколько дней. Надо же тебе когда-нибудь отдохнуть! К тому же все равно на праздниках все в городе будет закрыто. Какой смысл оставлять магазин открытым, если туда все равно никто не будет заходить?

И она говорила и говорила, слово за словом, фразу за фразой, не останавливаясь, потому что только так она могла победить тишину, — а ведь если бы воцарилась тишина, ей пришлось бы молча смотреть на него, а он в ответ смотрел бы на нее с тем выражением скуки и неприязни, которое могло означать только одно: он считает ее скучной и неприятной — а она ведь не такая. Нет-нет, совсем не такая, уж она-то знает! Он ошибается. Это с ним, а не с ней что-то не так. Но она сможет излечить его, и разговор за ужином — часть курса лечения. Окончательное выздоровление, согласно плану, должно было произойти позже, всего на пару часов позже.