Руслан Мельников - Магиер Лебиус Страница 5

Грохотали копыта, звенел металл…

Шпоры до упора входят в конские бока. Массивные копейные наконечники смотрят в малые изогнутые щитки.

Хрип коней, стук сердец под броней нагрудников.

Рыцари сближались, нацелив копья друг в друга.

Сближались.

Сближались…

Зрители, затаив дыхание, ждали.

Ждали.

Ждали…

И – сблизились!

И – дождались!

Для активных маневров, для резких движений в турнирных доспехах возможности мало, но все же… если есть запас. У Дипольда – был. Небольшой. Совсем.

За миг до столкновения Дипольд, как и задумывал, чуть развернулся в седле. Чуть подался вперед. И – чуть вправо. И – вниз. Чуть-чуть, самую малость. Самую-самую. Уходя под наконечник чужого копья, наваливаясь набрюшником кирасы на переднюю луку, перегибаясь.

И вгоняя свое копье. Туда, куда нужно было вогнать.

Да, рисковал! Да – очень! Если Медведь разгадает замысел, если успеет опустить копье прежде, чем Дипольд укрепится в новой посадке, в стременах, в седле без высокой задней луки.

Если Генрих ударит первым… Вышибет тогда. И лететь тогда пфальцграфу Дипольду Славному вверх ногами, подобно графу Альберту. Лететь вместе со своим неубереженным тарчем под свист, насмешки и улюлюканье толпы. Лететь и видеть над головой собственные золотые шпоры. А если наконечник барона-Медведя, нацеленный в тарч, случайно угодит в подныривающий под удар шлем? Тогда – тоже хорошего мало. Копейный удар в голову на полном скаку, пусть даже в сравнительно безопасном механическом реннене, может стать причиной тяжелого увечья.

Однако Медведь не успел. Сильный, неустрашимый, но неуклюжий Медведь упустил момент.

Гром и треск! Будто бомбардный выстрел, отозвавшийся во всем теле.

И толстое копье – как хрупкая сухая жердинка. В щепу…

Одно копье – в щепу. Копье пфальцграфа. Всаженное наконечником точно в центр медвежьего щита. Вбившее реннтарч в левое плечо, в грудь, в бок, в руку Генриха. Во все сразу – сокрушительным плоским ударом. На долю секунды щит-мишень с черной звериной мордой подался назад, вырываясь из креплений-фиксаторов…

Копье барона ударило над плечом Дипольда в то самое место, где только что был тарч с грифоном. Был и исчез. Наконечник лишь слегка чиркнул о ребристый подбородник пфальцграфа. И ушел. В сторону. Меж верхним краем тарча и назатыльником шлема.

Противники пронеслись дальше, звякнув друг о друга седельными щитками. Но был еще один звук. Сухой металлический щелчок.

И – сразу после – многоголосый выдох толпы. И летит, кувыркаясь в воздухе, оскаленная медвежья морда. Выброшенная, выплюнутая вверх пружинным механизмом турнирной кирасы. Тем самым механизмом, что безошибочно и неоспоримо указывает проигравшего.

Левая рука медвежьего барона – открытая, постыдно незащищенная, будто девица в нижнем белье, застигнутая пьяным охальником, судорожно цепляется за повод. Нет, пошатнувшийся было Генрих не упал и страшный удар пфальцграфа выдержал. Но победа-то все равно досталась другому!

Уже останавливая разгоряченного коня, Дипольд подумал, что новомодный механический реннен, пожалуй, не так уж и плох. В ином поединке, где пришлось бы биться на вышибание противника из седла, еще неизвестно, смог бы он одолеть медведеподобного фон Швица. А так… а так вон он, лежит в пыли сбитый и треснувший тарч, а понурый Генрих покидает ристалище. И уже трубят герольды, возвещая очередную победу Дипольда Славного.

Хоть и не удалось в этот раз повергнуть рыцаря-защитника наземь, Дипольд был доволен. Настолько, что решил не брать откупа с побежденного. Пусть миннезингеры прославляют не только отвагу гейнского пфальцграфа, но и его великодушие.

Дипольд бросил оруженосцам обломок копья и шлем, объехал, как положено, ристалище по кругу. Склонил голову перед королевой турнира. Раскрасневшаяся Герда-Без-Изъяна смеялась и хлопала в ладоши. Совсем как малое дитя. Миленькая все же дочка растет у нидербургского бургграфа. А отец давно намекает о женитьбе и наследниках. Да, собственно, почему бы и нет?

Впрочем, сначала…

– Ди-польд!

– Слав-ный!

– Гри-фон!

Дипольд окинул ликующую толпу благосклонным взглядом. Помахал рукой многоголосой и многоликой публике. Мысли о женитьбе – прочь. Все – потом. Сначала же – сейчас, прямо сейчас и прямо здесь – насладиться другим. Славой победителя. В полной мере.

Это – правильно.

Это – справедливо.

Но…

Вдруг…

«Хр-р-р-у-у-ухр-р-р-у-у-у!»

Оглушительный хриплый рев. И – «у-у-у!» – долгое, протяжное, зловещее какое-то эхо плывет над ристалищем и окрестностями Нидербурга. Словно ожил, словно сошел со сбитого реннтарча и подал голос обиженный геральдический медведь Генриха фон Швица.

Проклятье! Дипольд скрипнул зубами. Ему помешали. Испортили блистательную торжественность момента.

Кто?!

Почему?!

Как посмели?!

ГЛАВА 4

В этот раз точно трубили не герольды. Это не бодро, весело и звонко играла начищенная медь. Это был иной звук – звук боевого рога. Гулкий, тяжелый звук.

«Хр-р-р-у-у-ухр-р-р-у-у-у!»

Любопытствующие оборачивались, тянули шеи.

«У-у-у!»

Видели.

Узнавали.

Ужасались.

– Чернокнижник! Маркграф-колдун! Змеиный граф! – взволновалась толпа простолюдинов.

– Альфред! Альфред Оберландский! – сдержанно зашептались на крытых трибунах.

На ристалище больше никто не смотрел. И знать, и чернь смотрели за пределы ристалища. На старую заросшую, давно неезженную дорогу, уходившую к хребтам и перевалам Верхней Марки. На синий штандарт с серебряной змеей, поднявшейся на кончике хвоста. На тот самый герб, которого не хватало в геральдическом ряду нидербургского турнира.

Рудольф Нидербургский хмурился. Бургграф тоже не отводил глаз от старой дороги. И от приближающихся гостей. Незваных, нежданных, не радующих своим визитом.

А маркграф ехал открыто и совершенно безбоязненно. Слишком уж открыто и слишком смело он ехал. По нидербургским землям, как по собственным. Еще издали предупреждая о своем появлении ревом боевого рога. Несвойственное, вообще-то, Альфреду Чернокнижнику безрассудство!

Альфред Оберландский следовал в сопровождении небольшого – какая-то сотня всадников – отряда вооруженной свиты. И с обозом в виде одной-единственной высокобортной повозки, крытой тяжелой не то просмоленной, не то промасленной рогожей. Правда, повозка эта была… Повозище, в общем, а не повозка! Огромная, трехосная, шестиколесная, сбитая из толстых крепких досок, укрепленная металлическими полосами и опутанная прочными цепями.

Странную телегу тянула шестиконная упряжка массивных толстоногих и густогривых тяжеловозов. Лошадьми управлял невысокий щуплый возница в темном запыленном балахоне и большом капюшоне с прорезями для глаз, наброшенном на голову так, что и лица не видать. Похож на палача, но кто его знает!