Олег Микулов - Тропа длиною в жизнь Страница 5

Маленький Аймик (еще и не Аймик вовсе; но каково же было его детское имя, данное матерью?! Так хочется вспомнить…) сызмальства чувствовал, что его матери живется нелегко. Но как тяжело ей приходилось в действительности, он понял позднее, когда сам нежданно-негаданно чуть ли не два года провел в общине ее Рода. Дети Тигрольва искони справляли свадьбы с детьми Ледяной Лисицы; говорят, эти два Рода и пришли сюда в незапамятные времена вместе откуда-то с юга, из дальних далей, из Земли предков. У них и язык почти одинаков, и обычаи близки, тесно переплетены между собой. Как те, так и другие чужих женщин никогда не брали первыми женами; зачастую – уводили силой, и судьба их была особенно тяжела. Тем более если в своем Роду к женщинам относились не столь сурово.

Впрочем, на участи детей это никак не сказывалось: дети подрастали и становились детьми Тигрольва или Ледяной Лисицы, независимо от того, к какому Роду принадлежали их матери.

Так было бы и с ним. Да, когда его окликали: «Эй, Волчонок!» или даже «Сучонок», – ему всегда казалось: насмешничают. Издеваются! А ведь не было этого. Волчонок, Сын Серой Суки – это же всего лишь кличка по родовому имени его матери. Вроде бы не на что было обижаться, но он – обижался. Про себя, конечно; виду не подавал… Или, быть может, все дело в том, как это звучало? Или и впрямь зряшние были обиды? Теперь не понять…

Отец его любил – маленького. Чувствовал, видно: последний! Надеялся, быть может: будет лучшим из всех троих. Запомнились зимние вечера – долгие, морозные, когда за полог носа не высунуть.(Тыкуда? Слышишь? Слышишь, как свистит? Это Хайюта-«Снежница» по стойбищу рыщет, за детьми охотится. Увидит тебя, накроет своей рубахой, и поминай как звали!) Взрослые охотники Хайюты не боятся, но из дому уходят редко. Охотятся мало; припасы заготовлены с осени. А когда Хайюта беснуется – и вовсе всякая охота бесполезна; скорее сам сгинешь, чем зверя добудешь…

Один из таких вечеров. Снаружи – страшно представить, что там делается снаружи. Зарывшись в шкуры, Волчонок следит, как Хайюта безуспешно пытается откинуть полог и проникнуть в их жилище. Радостно: ага! не вышло! — но и боязно: ну а вдруг? Женщины заняты своими делами: мать и Койра шьют, Силута растирает краску, ей помогает ее дочь, его сестренка. Почти не переговариваются, даже вполголоса. И не скандалят, даже у Койры настроение мирное. Покой. Тепло. Снаружи мороз, а тут – тепло; все они в одних рубашках, босиком. Пол согрет россыпью горячих углей под шкурами, воздух нагрет пламенем очага…

Ему надоело наблюдать за входом. (Хайюта не ворвется, это ясно.) В другой раз он бы пристроился поближе к женщинам: посмотреть, как узор наводят, но сейчас… Сейчас есть кое-что интереснее. Гораздо интереснее.

Отец сидит на хозяйском месте, возле самого очага, и мастерит копье: наконечник прилаживает. Дело непростое; Волчонок уже это знает, видел. Наконечник из двух половинок собирается: вначале в паз заводится большая часть, с боковой выемкой, а потом с другой стороны к острию еще приставляется пластина. Все это нужно подогнать, закрепить смолой и ремешками… Интересно! Когда же копье готово, нипочем не догадаться, что наконечник-то не цельный, сборный.

Он жадно наблюдает за отцовскими руками – издали, из-под материнского локтя. Вдруг… Их глаза встречаются, и улыбка вновь раздвигает густую поросль на отцовском лице. – А ну-ка, иди сюда!

Он не заставляет себя долго просить, семенит босыми ножонками через все жилище. Громадная ручища подхватывает его, усаживает рядом. – Не замерз?

Отец полуголый: здесь, у очага, и совсем жарко. Все же он накидывает на сына край медвежьей шкуры.

– Ну, смотри, учись! Никто больше таких копий не делает. Только мы, сыновья Тигрольва! Другие-то – хоть бы те же Волки – наконечник из цельного куска кремня делают, а у нас и копье полегче, и удар точнее…

В такие вечера отец любил поговорить. И о чем бы он ни говорил, все рано или поздно сводилось к одному: они, дети Тигрольва, – особые. Лучшие мастера, лучшие охотники, лучшие воины… Ну, может быть, еще дети Ледяной Лисицы. Их предки, их духи-покровители, – самые древние, самые могучие. Они привели два великих Рода издалека и дали им эти земли… Отец говорил, нимало не заботясь о том, все ли понятно его маленькому сыну. А может быть, и не только для него были его речи? И не столько для него?..

– Помни, Волчонок! Это ты сейчас Волчонок, пока, до срока. А скоро ты станешь сыном Тигрольва. Самым смелым, самым могучим!

Должно быть, в один из таких вечеров Волчонок осмелел. (Нет! Это было не зимой и не в доме. Весной это было, вот когда. Отец его на реку взял, лед смотреть.) Черная вода несла лед; проплывали целые острова, бело-серые, с черными крапинами птиц, орущих, галдящих, перелетающих с острова на остров; крутились, сталкиваясь, отдельные льдины. Пронзительно пахло свежестью, и запах этот смешивался с запахом кожи, мокрой шерсти и чего-то еще. Родного. Знакомого. Он на миг вжался лицом в отцовскую малицу, чтобы сильнее вобрать в себя этот запах, постоял так какой-то миг и, запрокинув голову вверх, смело посмотрел в бородатое лицо:

– Отец, зачем ты бьешь маму? Не надо. Она хорошая.

Кажется, охотник смутился. Во всяком случае, не сразу нашелся с ответом. Он подхватил сына на руки и посмотрел ему прямо в глаза, внимательно и строго:

– Да. Мама хорошая. МАМЫ хорошие. Но мы мужчины, сыновья Тигрольва. Наш великий Прародитель дал нам жен для того, чтобы они рожали наших детей и заботились о них и о нас. Мы должны кормить наших жен. Защищать наших жен. И наказывать их, когда они виноваты. Наши братья-тигрольвы поступают так же. И ты будешь так же поступать, когда вырастешь и станешь нашим сородичем.

– Но мама так старается! Она не виновата, это все Койра…

Шлепок по губам заставил его замолчать:

– Запомни, Волчонок, запомни хорошенько: все они – твои матери. А Койра – старшая. Ты понял?

Он молча кивнул в ответ.

На том разговор и закончился. И все же он помог. На какое-то время помог. Тогда отец его любил.

Братья. Старшие. Слишком старшие: оба ему в отцы годились; давно жили своими семьями. А запомнились хорошо, даже имена. Самый старший, Оймирон, был весь в отца, и статью, и характером: такой же кряжистый, такой же волосатый (только без проседи), суровый, степенный, надежный. Двое сыновей у него было; младший – тот самый Крепыш. Кличку эту он от отца своего перенял, и ничего, прижилась. Взрослые так их и звали: Крепыш-старший и Крепыш-младший.