Александр Рудазов - Гости с Центавра Страница 5

– Похоже, что нет, – покачал головой Эдуард Степанович, очень внимательно следивший за реакцией центавриан. – Или очень умело скрывают эмоции.

– Надеюсь, что не поняли. Мне бы на их месте подобная шутка точно не понравилась. Так что, профессор, на будущее постарайтесь сдерживаться.

Гадюкин лишь пожал плечами. Он уже привык, что его юмор всегда принимают с холодком.

– А теперь давайте серьезно, профессор. Что вы можете предложить для преодоления языкового барьера?

– Будем работать, батень… товарищ президент. Попробуем обучить их нашему языку. Если окажутся неспособными – сами научимся ихнему. В крайнем случае попробуем универсальные методы – картинки там всякие, геометрию Евклида…

– Добро. Эдуард Степанович, вы ответственный. Надеюсь, недели через три контакт все-таки состоится…

– Мы с профессором приложим все силы. Верно, профессор?

– Разумеется, батенька, не извольте сомневаться! – хитро прищурился Гадюкин. – Нет, все-таки президент у нас тупой, как пробка…

– Гхрррм!… – злобно кашлянули с экрана.

– Ой, товарищ президент, вы еще на связи? – удивился профессор. – А это я не про вас сказал! Это я про другого президента!

– Работайте, – скрипнул зубами президент.

Через три недели контакт не состоялся. Не состоялся он и через три месяца. Проект «Центавр» затянулся до неприличия – прошло уже больше года, а общение по-прежнему буксует. Инопланетяне выучили полтора десятка простейших слов – «дай», «есть», «темно», «вода» и так далее… но для полноценного разговора этого, конечно, не хватало.

А их родное наречие оказалось на редкость зубодробительным. Профессор Гадюкин очень гордился своей способностью мгновенно овладевать новыми языками – он их знал свыше тридцати, от английского до суахили. Но тут его ожидал конфуз – абракадабра центавриан упорно не сдавалась. Профессор сутками просиживал в покоях, отданных гостям из космоса, но до сих пор остался там же, где и был.

– Батенька, это прямо издевательство какое-то! – жаловался он Эдуарду Степановичу. – Вот слушайте. Как это называется?

– Шуэррк, – с готовностью курлыкнул центаврианин, вместе с Гадюкиным хлопая по столу.

– А вот это? – указал на стул профессор.

– Ооррк.

– Ну, вроде бы достаточно просто, – задумался главбез. – Стол – «шуэррк», стул – «ооррк»… Так в чем сложность?

– Вот в чем! – плаксиво выкрикнул Гадюкин, раскрывая перед ним эль-планшетку. – Я тоже думал сначала – быстренько составим словарик, потом перейдем к грамматике и всему такому… Хрен вам, батенька! Смотрите. Вчера стол и стул звучали «уурра» и «рроо», позавчера – «брээ» и «арруу», позапозавчера – «ап» и «арп»… То ли их язык меняется с фантастической быстротой, то ли он зависит еще и от календаря – сегодня такое-то понятие обозначается одним словом, завтра – другим… В любом случае для меня это слишком сложно! Слишком сложно!

Эдуард Степанович недоверчиво покачал головой. Профессор Гадюкин впервые на его памяти произнес подобную фразу. Значит, дело и впрямь нешуточное.

Сами центавриане ничуть не беспокоились. Их вполне устраивала жизнь в НИИ «Пандора». За ними ухаживали, как за царской четой, кормили всем, что только душе угодно, развлекали, несколько раз даже выводили в город погулять. Благо внимания они почти не привлекали – ну подумаешь, кошачьи усы под носом? Молодежь сейчас по-всякому выкаблучивается – вон, недавно объявилось новая поветрие, «минотавры». Умеренные просто носят специальные каски с рогами, а радикальные – вживляют настоящие, привинчивают прямо к черепу.

Обслуживающий персонал довольно быстро привык к необычным подопечным. Центавриане никому не доставляли хлопот – вели себя очень прилично, не шумели, не хулиганили, не капризничали. В питании придерживались вегетарианской диеты, любили понежиться в солярии и с удовольствием плескались в бассейне, оказавшись превосходными пловцами.

Все вокруг вызывало у них по-детски восторженное любопытство – жаль только, что любопытством дело и ограничивалось. Казалось, их совершенно не интересует собственно цель полета – исследование новой планеты, установление контакта с ее обитателями. Если они летели сюда не для этого… то для чего тогда?

– Издевательство… – бормотал Гадюкин. – Башкой они, что ли, при посадке ударились?…

Нет, какое-то общение с центаврианами все-таки шло. Лаборантка Таня возилась с ними, как с маленькими детьми, учила азбуке на кубиках, показывала картинки и от души радовалась каждому выученному слову. Космонавты уже отличали ее среди прочего персонала, даже называли по имени.

Но больше они ничьего имени не запомнили – даже профессора Гадюкина. Того это не на шутку уязвляло, хотя он и сам признавал, что «Аристарх Митрофанович» запомнить несколько сложнее, чем коротенькое «Таня».

Так прошел и второй год. Разочаровавший всех проект «Центавр» был задвинут в дальний ящик. Занимались им теперь спустя рукава, уже мало на что надеясь. Инопланетяне вели себя прилично, но не желали ни обучаться земным языкам сами, ни помогать выучить свой. Были перепробованы все известные способы общения – от азбуки глухонемых до криптографического письма. Центавриане каждый раз вежливо внимали суетящимся вокруг людям, но не более того.

Профессор Гадюкин лично выдумал несколько новых способов и принимал любые посторонние предложения – вплоть до самых дурацких. Именно ради центавриан был запущен проект «Мнемозина», призванный найти способ читать мысли… но здесь спасовал даже уникальный гений Гадюкина.

Правда, аппарат «Мнемозина» в конце концов все же появился на свет, однако совершенно не таким, как задумывался…

По мере того, как проваливались попытка за попыткой, интерес к пришельцам все больше ослабевал. Кое-кто даже начал вспоминать о той шутке Гадюкина насчет вскрытия и препарирования… только теперь уже всерьез. Пока что дальше разговоров дело не шло – инопланетян всего две штуки, чтоб так просто ими разбрасываться – но время шло, контакта по-прежнему не было, и идея привлекала все новых сторонников…

Закончился третий год. Гадюкин так и не добился ничего интересного. Вот разве что центавриане слегка располнели – от обильного питания и малоподвижного образа жизни.

Других перемен не наблюдалось.

К проекту «Центавр» уже давно относились так же, как в больнице относятся к постоянному пациенту. Вылечить не удается – но не выгонять же на улицу?… Пусть лежит себе – койку не продавит…

Но однажды вечером, когда профессор уютненько сидел за чаем с бутербродами, к нему вновь заглянул Эдуард Степанович.

– Добрый вечер, профессор.