Эдвард Планкетт - Дальняя родня эльфов Страница 5

Наконец настал день выступления, и это был зимний, холодный день.

Синьорина Россиано вышла на сцену на глазах переполненного зала.

И запела.

И в ее песне слились воедино и прозвучали все устремления и порывы ее души. Души, которая не могла отправиться в Рай, но могла только поклоняться богу и понимать тайны музыки. И вот тоска Мэри Джейн вплеталась в эту итальянскую песню, подобно тому, как перезвон овечьих колокольчиков несет в себе бесконечную тайну холмов. Тогда в душах, что собрались в этом переполненном зале, возникли мысли о великих временах, — воспоминания, которые, казалось, уже давным-давно были мертвы, но при звуках чудесной песни снова надолго ожили.

И странный холод разлился по жилам тех, кто слушал синьорину Россиано, словно все они стояли на краю унылых болот, обдуваемые Северным Ветром.

И некоторых эта музыка заставила печалиться, некоторых — сожалеть. А некоторым подарила неземную радость, а потом — совершенно неожиданно — ее мелодия с протяжным стоном унеслась прочь — совсем как зимние ветры, которые покидают болота, когда с юга приходит Весна.

Так закончилась эта песня, и великая тишина окутала весь зал подобно туману, негаданно вторгшись в окончание легкой беседы, что вела со своим приятелем Селия, графиня Бирмингемская.

В этой мертвой тишине синьорина Россиано бросилась бегом со сцены и появилась вновь в проходе среди слушателей. Подбежала прямо к леди Бирмингем.

— Возьмите мою душу, — сказала она. — Это очень хорошая душа: она умеет поклоняться Богу, понимает смысл музыки и способна грезить о Рае. А если вы отправитесь с ней на болота, то увидите удивительные и красивые вещи; например, там есть чудесный старинный городок, где дома выстроены из прекрасных бревен, а над улицами витают древние духи.

Леди Бирмингем уставилась на нее во все глаза. А люди в зале встали.

— Взгляните; — воскликнула сеньорита Россиано, — это прекрасная душа.

И она прижала свою руку к левой стороне груди чуть выше сердца, и вот уже в руке ее засверкала душа, переливающаяся зелеными и голубыми огнями по краям и рдеющая красным в середине.

— Возьмите ее, — молвила она, — и вы полюбите все, что есть в мире прекрасного, и узнаете по имени все четыре ветра, и будете понимать утренние песни птиц. Мне она не нужна, потому что я не свободна Приложите же ее к своей левой груди чуть выше сердца!

Люди в зале по-прежнему стояли, и леди Бирмингем почувствовала себя неловко.

— Прошу вас, предложите ее кому-нибудь еще, — сказала она.

— Но у всех у них уже есть души, — возразила синьорита Россиано.

А зрители все никак не садились, и леди Бирмингем, взяла душу в ладони.

— Может быть, она будет счастливой, — сказала она. И почувствовала, что ей хочется молиться.

Леди Бирмингем, прикрыв веки, прошептала: — Unberufen…

А потом она прижала душу к своей левой груди, чуть выше сердца, надеясь, что люди сядут, а певица уйдет.

И в тот же миг прямо перед ней упал на пол ворох одежды. Всего несколько мгновений те, кто родился в сумерках, могли видеть в тени между рядами кресел маленькое коричневое существо, которое выскочило из лежавшей на паркете одежды и, оросившись в ярко освещенный вестибюль, стало невидимо для человеческого глаза.

Там существо заметалось, но потом отыскало входную дверь и тут же очутилось на улицах, освещенных светом фонарей.

Те, кто родился в сумеречный час, могли видеть это существо, когда торопливыми прыжками неслось оно по улицам, ведшим на север или на восток, совсем пропадая на освещенных участках и вновь появляясь в темноте. Над головой существа горел еле заметный болотный огонек.

Один раз за ним погналась собака, но существо оставило ее далеко позади.

И лондонские коты — все они рождаются в сумерках — со страхом выли вслед странному существу.

Очень скоро оно оказалось на самых скромных и бедных улицах, где стояли маленькие домики. Оттуда существо прямиком направилось на северо-восток, прыгая с крыши на крышу. Двигаясь таким способом, оно очень скоро оказалось на открытых пространствах, где были разбиты огородики, снабжавшие зеленью городские рынки, и которые уже не считаются городом, но еще не являются сельской местностью.

Наконец вдали показались старые добрые деревья, пугающие и страшные в темноте; и трава, над которой плыл ночной туман, стала холодной и мокрой. То опускаясь к самой земле, то взмывая выше, пролетела крупная белая сова, и всем этим вещам маленькая Дикая тварюшка радовалась так, как умеют радоваться те, кто состоит в родстве с эльфами.

Понемногу она оставила далеко позади Лондон, в небе над которым стояло розоватое зарево, и уже не могла больше слышать его немолчного гула, но зато в уши ее снова вливались прекрасные голоса ночи.

Порой она пробегала через уютно мерцающие в темноте деревни, порой вырывалась на просторы ночных, мокрых от росы полей; и многих сов — представительниц дружественного эльфам племени, что бесшумно скользя в ночи, — обогнала она по пути. Иногда она пересекала широкие реки, легко прыгая от одной отраженной звезды до другой, а потом снова мчалась вперед и вперед, выбирая путь таким образом, чтобы избегать только твердых и грубых дорог, и еще до полуночи маленькая. Дикая тварюшка достигла восточной Англии.

И здесь она вновь услышала завывания могущественного Северного ветра, который, как и всегда, сердясь, гнал на юг безрассудно смелых гусей; и тростники кланялись ему, шепча что-то негромкое и жалостливое, словно рабы на веслах легендарной триремы, которые, сгибаясь и вы прямляясь под ударами свистящего бича, тянут и тянут свою монотонную унылую песнь.

Маленькой Дикой тварюшке стало вдруг очень хорошо в холодном и влажном воздухе, что по ночам укутывает широкие равнины Восточной Англии. И она подошла к одному старому гиблому омуту, вокруг которою росли мягкие мхи, и здесь она ушла в памятную сердцу черную воду, и погружалась все глубже и глубже — до тех пор, пока не почувствовала, как родной и ласковый ил выдавливается вверх между пальцами ее ног.

И эта живительная прохлада, которую хранит болотный ил, приняла измученную тварюшку в свои объятья, возрождая. И Дикая тварюшка вышла из нее, обновленная: и радостная, чтобы снова танцевать на отражениях звезд.

Так случилось, что в ту ночь я стоял на краю болота, отрешившись от всех людских дел; и я увидел, как болотные огни поднимаются на поверхность из самых глубоких мест. И всю длинную-длинную ночь они стаями появлялись над трясиной, пока не стало их несчетное множество, и, танцуя, рассыпались они по обширным болотам.

И я уверен, что в ту ночь шло великое празднество среди тех, кто приходится родней эльфам.