Юрий Райн - Бестиарий спального района Страница 5

– Умничать будем? – угрожающе процедил мент. И гаркнул: – Документы! И мешок сраный – к досмотру!

Да, подумал Мансур, менты и вообще не рахат-лукум, а этот еще хуже. Кстати, всех ментов тут знаю, этого мента не знаю… Сумку тебе…

– Что ты, начальник, зачем умничать, как можно? – сказал он смиренно и молниеносным движением выдернул из брови длинный волос. Хороший волос, из последних. Жалко, а как же, но куда деваться?

Разом заработали все чувства, вплоть до девятого. На самой дальней периферии восприятия мелькнул один из давешних котов, медовый. Он сидел на крыше трансформаторной будки, истово умывался лапой, но, кажется, просто прикрывал этим занятием жгучий интерес к Мансуру и менту. Ладно, не до кота сейчас.

Мансур увидел мента. Будь в полной силе, увидел бы мгновенно. А так, покалеченный – с задержкой секунды в полторы. Это могло привести к ненужным проблемам, но выручила исключительная быстрота реакции, которую Мансур, надо полагать, унаследовал от извращенца Сулеймана и проститутки Бислик. Уж чем-чем, а реакцией они оба обладали феноменальной…

Нет, возможностей Мансура не хватило бы на то, чтобы превратить эту гниду в гниду настоящую или в жужелицу, например, чтобы сладострастно раздавить ее ботинком. Увы. Но очень сильный и совсем жидкий понос, прямо сейчас, на этом самом месте, был гниде обеспечен.

Мансур удержался в последнюю наносекунду.

Мент был свой. Не джинн, конечно, но и не человек. Свой.

– Ты что же, ишачий выкидыш, своих не узнаешь? – зловеще прошипел Мансур.

– Да я тебе, тварь черножопая… – Мент побагровел и потянул было дубинку из петли. Дубинку заело.

– Девятое чувство включи, о безмозглое отродье жабьей жопы и свиного копыта! – Мансур кипел от злости.

Мент растерялся. Медовый кот, отметил Мансур краем сознания, перестал умываться. Теперь он сидел на крыше прямо и неподвижно, будто статуэтка. И явно наблюдал.

– У меня только семь, – пролепетал мент тоном школьника, прямо на уроке уличенного в занятиях онанизмом.

– Тогда седьмое подключи, недоразвитый помет дохлого мула, – отрезал Мансур. – Только боком его поверни. Ну?!

Из свекольно-багрового мент сделался поганочно-бледным.

– От же ж гивно якое… – В его речи вдруг прорезался явственный украинский акцент. – Звиняйте, дядьку, нэ признав…

– О, горе мне, – устало вздохнул Мансур, бережно укладывая ценнейший волос в пенальчик. – Ты кто?

– Сержант милиции Шишенко, – отозвался мент. – А по правде – шиш.

– Шиш… – повторил Мансур. – Маленький самум на краю дороги?

– Согласно этому… как его… Брокгаузу и Ефрону, – угрюмо сказал Шишенко, продолжая вовсю смячать «г», – нечисть, живущая в вихрях на обочинах дорог… Ничего не помню больше… Сам он нечисть, козел… А вы-то кто будете, дядьку? Не разберу что-то…

Мансур вдруг затосковал. Вся его жизнь, такая длинная, показалась теперь короткой и пустой. Никогда, никогда за две с лишним тысячи лет он не встречал своих. Знать о них – знал, много знал, но не встречал. Судьба наша, горько подумал он… И тут же сообразил: ай, хорошее место это Новокузино, не зря на болоте стоит. Тянет сюда наших. И шиш этот. Не нашего рода, конечно, и ущербный, но все-таки. Вроде земляка. И коты, чтоб я не был джинн. Кстати, исчез куда-то медовый.

– Джинн, – коротко представился он. – Джинн Мансур.

– А… – уважительно протянул Шишенко. – Ну а я, стало быть, шиш Шишенко.

– Слушай меня, шиш, – сказал Мансур, волнуясь. – Посидим с тобой, э? Кушать будем, шербет пить будем, э? Поговорим, э? Деньги есть… – Он тряхнул сумкой.

– А посидим! – выдохнул Шишенко. – А то живешь, сука, один, а все козлы! А насчет бабла, это вы, дядя Мансур, зря, обижаете. Я, как-никак, в форме. Пошли вон туда, к хачикам в кабак. Только это… шербета или как его… нету у них, наверно. Зато коньяк есть.

…О шербете в кафе даже никогда не слышали, плов был недоваренной рисовой кашей с тремя сухими кусочками совсем постной свинины, коньяк наводил на мысли о спирте, настоянном на моче жеребой кобылы, кофе отдавал жженой пластмассой. Мансур отказался от всего, заказал себе только блюдо винограда и, пощипывая жухлые ягоды, смотрел, как Шишенко жрет и пьет. И слушал излияния шиша-инвалида. Ныне сержанта милиции. «Не стану платить, – рассеянно думал Мансур. – За такую еду они сами должны платить. Пусть этот дурак с ними разбирается. Он, дурак, не понимает: сегодня они его кормят-поят, а завтра уже он им обязан будет».

Мансур уже жалел, что поддался порыву. Ибо самое первое впечатление не обмануло – шиш оказался редкостной дубиной и жуткой паскудой.

– Я ведь, дядя Мансур, – говорил шиш, жуя и глотая, – ваше здоровье, кстати! – молодой еще. Мне ведь всего-то… ну, точно не скажу, но ста нету, факт. Я и детство свое хорошо помню. Черниговские мы, село Белые Вежи, слыхали? Нет? Зря, хорошее село! Бывало, вертишься у дороги, глядишь – лошадь телегу тащит. Так вознице пыли в глаза, а клячу испужаешь, она и понесет, когда и вусмерть расшибется! Га-га-га! Будьте здоровы! А бывало, лучше того, девки по дороге идут, песни голосят. Послушаешь. Ретивое-то взыграет, и под подол ей, и ну щупать! Девка визжит, подружки визжат, а ты знай щупаешь! Всех перещупать можно, ежели умеючи! Только, – помрачнел он, – я ведь, дядя Мансур, сирота. А сироту всяк обидеть норовит. Ну и начали до меня докапываться, свои же и начали. Козлы! Ты, говорят, уже шиш не малый, вон какой вымахал, а дурной, безобразия на дорогах, говорят, творишь глупые, селяне, говорят, попа звать хотят, святить, мол, дорогу, а нам, говорят, расхлебывай. За дело, говорят, берись, ветрá постигай, от Бикимона какого-то, говорят, обороняться учись…

– Боканона, – мертвым голосом поправил Мансур. – Дух безобидный, но, поворачиваясь спиной, поражает газами…

– Вот, я и говорю, – подхватил Шишенко. – А оно мне все в елдак уперлось, нет? Вот же козлы, верно, дядя Мансур? Ну, будьте! Да, так я о чем? А, ну да, козлы однозначные. Короче, выжили меня.

– Выгнали? – равнодушно спросил Мансур.

– Ага, выгнали, суки. То есть нет, не выгнали. Щас бы они меня выгнали! Надоели, я сам ушел. В Киев. Только мне что оранжевые эти, что синие – поперек ауры. Они ж, дядя Мансур, пылят на дорогах, как ни одному шишу не приснится! Я ж тогда, поверите – будьте, кстати! – бабе их этой, как ее, Оля, что ли, дура драная, ну, прическа у ней еще такая… или Юля… да хер бы с ней, я ей, короче, в прическу хотел, га-га-га, мусору сыпануть по приколу… зашибись, да?.. не могу… так, козлы, как пошли флагами махать, не вышло, вот облом-то! А этому… блин… здоровый такой придурок… да тоже хрен бы с ним, шапку хотел у него снести, так охрана, сука, закипешилась, увела придурка! Не, дядя Мансур, нету там жизни для нашего брата! Ну, короче, плюнул я и сюда подался. Москва – она мать городов русских. Будьте!