Антон Карелин - Дорога камней Страница 50

Молчание длилось два удара сердца. Затем мощный, завораживающийся ритм и тембр снова поплыли над волнующейся водой.

— Ты к ветру воззвал, что сгоняет сюда чужих облаков золотые стада. Но сможет ли ветер ответить тому, кто пепел земли открывает ему?

«Господин... Чёрный...»

— И будет ли полон золою костёр, погашенный ветром пылающих гор? Погаснет ли солнце, как пламя свечи? Устанут ли звезды?.. Ответь. Не молчи.

— Не молчи, братик мой. Не молчи. Отвечай.

— Я...

— Отвечай, глупый, это твой единственный шанс! Он не говорил стихами уже двести пятьдесят восемь лет!

— Мне б тёмным огнём населить небеса, и время прошедшее скрыть! Но даже во тьме не звучат голоса, стремлюсь их навеки забыть! Но что мне ваш ветер, и что ваш огонь, — на них есть мой холод в руках! Я только хочу, чтобы сгинула боль. Безвестность. Молчание. Страх. Я небу не плачу. Я вас не прошу. Не трачу молитвами свет. Я, выслушав, дальней дорогой спешу. Мне нужен... мне нужен ответ.

— Ты дрожишь. Ты почти что плачешь... Это хорошо. Редко встречается тот, кто способен жить и видеть так, как я. Последний раз уже давным-давно. И только один из недавних, ни рыба ни мясо, ни человек, ни бессмертный — лишь странная серая тварь, встающая из боли и темноты. Возрождённая из сумрака ушедших веков. Твой отец. Тот, что вырвался слишком далеко и отыскал то, что было спрятано не для него. Тот, что шесть лет назад вызвал сражение пяти стихий, пяти равных в могуществе сил, — противостояние Ушедших Высоких, жрецов Алой Госпожи, Тёмного Властелина, Кочевничьих шаманов и самого Императора. Тот, за которого слугами Госпожи была заплачена отчаянно высокая цена и который погиб, оставленный Светлооким, получившим свою плату. Который был выбран до капли и угас. Унеся найденное преждевременно с собой в безвестность и мрак.

— Что это значит? Ответьте, прошу вас!..

— Ты уже получил свой ответ. Большего я тебе не скажу. Лети, пылинка. Лети в свою даль.

— Я... Благодарю вас. Прощайте.

— Эй. Стой, братец. Подожди. Знаешь, почему я все- таки пожалела тебя? Знаешь, почему ты не такой как все?

— Почему, госпожа?

— Ты другой. Совершенно другой. Понимаешь?

— Нет.

— Ты другой.

— Другой?.. Странно слышать от вас... Какой же?

— Отчаянный. Мы, старшие демоны, читаем мысли и чувства смертных, как книгу, в которой нет, кроме них, ничего. Я многое видела, самого странного и страшного для людей, от чего я питалась, любила, зрела и росла. Их мысли и чувства всегда были лакомы для меня, ибо в этом мире властвует зло, и оно есть в каждом из вас. Но ты оказался действительно странный — ты не таков. Увидев тебя, я почуяла боль — сладкую, невыразимую, трогающую сердце боль. Но ты не дал мне насытиться, лишь разжёг мой голод, распалил мою страсть: за твоей болью не было ненависти и желания зла никому. Ты простил того, кто причинил тебе зло, простил всех тех, кто мог тебе помочь, но не помог. Сила твоих чувств такова, что мне стало странно, впервые за долгое время. Я посмотрела — и полюбила тебя. Говорю это не потому, что хочу показаться справедливее или добрее, — я по праву рождения несправедлива к таким, как ты, алчна и зла, в этом весь смысл и все торжество... Но просто мне хочется, чтобы ты шёл дальше. Топтал дороги и видел, как падают камни вокруг. Я многое отдала бы, чтобы увидеть впоследствии, какие из них ты сумеешь собрать. Во что ты превратишься, куда придёшь... Прощай.

— Прощайте, Грета. Прощайте, Чёрный. Спасибо вам.

— До свидания, братец. До свидания.

— Малыш. Двигаем. Готов?..

— Х-ха-а! С’чхагшш тшшур’с и-и-иг! Нашшш.

18

Малыш не боялся до странного ничего. Толи молчаливая компания погруженного в себя Даниэля, которого он, кажется, принимал за свою братию и одновременно почитал за полубога, действовала на него расслабляюще, то ли места вокруг были действительно потрясающие, как Ферэлли думал все чаще и чаще, но, выпутавшись из всего произошедшего, убедившись, что выжил, поверив наконец, что в ближайшее время не умрёт, схарр пробудился горластым маленьким крепышом, любителем потасовок, погонь и всяческих, зачастую странных забав. Также он обожал мясо, желательно сырое, и рычать потихоньку, когда Даниэль чесал ему спинку, живот и бока.

Одежды не носил совсем, но свои недоразвитые мужские причиндалы, как оказалось, прятал в крепкий кожаный мешок на подвязках, чтобы никак не испортить. Клыки его пока не доросли до тех устрашающих размеров, которые в общем-то и определяют взрослого схарра, а потому из-под губ не высовывались, но умен он оказался не менее, чем нормальный человеческий ребёнок, а быстр и смышлён даже поболее.

Даниэль первое время, пока они плыли на плоту, не обращал на него никакого внимания, занятый своим, и только бессознательно присматривал за сгорбившимся, опасливым, малоподвижным существом, в движениях и взглядах которого царили осторожность, готовность и испуг. Потом, когда они оказались посреди зелёных лощин, утопающих в утренних и вечерних туманах, звенящих птичьими трелями, в травах, сверкающих холодной росой, когда путь их запетлял меж полян, луговищ, рощ и холмов, под сенью шумящих сосен и дубов, — малыш мгновенно стал другим.

Не опасаясь более почти ничего, лишь бегая осторожно смышлёным взглядом вокруг, носясь то около Даниэля, то забегая куда-то в окружающую живую шумящую зелень, он был единственным существом, кроме многочисленных и смелых животных, обитающих здесь. Другой половиной узкого мира, в который (ненадолго?) их заключила слепая бессловесная судьба; и несмотря на долгие размышления, захлестнувшие Даниэля и составляющие теперь чуть ли не все его существование и существо, невзирая на огромную пропасть между ними, на все различия, — в этом путешествии они были до странного друг другу близки.

Малышу не нравилось затворничество аристократа. Он желал общаться. А потому очень скоро начал приставать.

Быстро прошёл период неожиданных дохлых бурундучков и крыс, которые с гуканьем и криком возникали перед лицом Ферэлли, идущего или отдыхающего, либо падали на него сверху, словно манна небесная; канули в свет солнца и затухание углей костра дикие вопли схарра, вылетающего из-за кустов с перекошенным лицом, орущего: «Идут! Идут!.. Люди идут!» — похоже, он не мог придумать ничего пострашнее; впрочем, первые два раза вскакивающий Даниэль пугался ещё как...

Получив несколько строгих, раздражённых, злых, наконец, остервенелых ругательств, предупреждений и усиливающихся тычков, он все-таки вынудил Даниэля обращать на себя внимание.

Смотреть, кстати, было на что.