Дэвид Фарланд - Братство волка Страница 50

Той же ночью, после того, как все разошлись, Габорн поднялся на четвертый этаж Башни Посвященных в кабинет короля Сильварреста и встал у окна, с тревогой вглядываясь в холмы на юго-западе. Весь этаж был выстлан таволгой, и когда он ступал на золотистый цветок, по комнате разносился чудесный аромат.

Прошло уже три часа с тех пор, как уехал Боринсон. Иом давно ушла к себе, но спит она или нет, Габорн не знал. Женаты они недавно, и если ей не спится, когда не спится ему, то это и не удивительно.

Но лучше бы она спала. Габорну искренне этого хотелось. Когда Боринсон убил ее Посвященных, Иом потеряла жизнестойкость. И сейчас нуждалась во сне, как всякий обычный человек. У Габорна же дары силы и жизнестойкости оставались по-прежнему. В эти тяжелые времена он почти не спал, лишь иногда позволяя себе забыться в чуткой дремоте.

Хорошо, если Иом его не ждет. Сегодня ему хотелось побыть в одиночестве.

Внизу под окном виднелся уголок сада. На зеркально-гладком пруду распевали лягушки. У воды сидел похожий на крысу феррин в лохмотьях и пил. Лягушки умолкли, когда он повел по сторонам светящимися глазами. Габорн вдохнул свежий душистый воздух, лившийся в открытое окно, поглядел на звезды.

В лагере за городом не горел ни один фонарь, все спали. Габорн по-прежнему чувствовал, что опасность, как петля, медленно затягивается на шее. Темный Победитель приближался. Он летел на север, и Габорн чувствовал его неумолимое приближение.

Полмиллиона людей, их лошади и домашний скот — все спокойно спали под его защитой, ни о чем не подозревая.

— Да укроет вас Земля. Да исцелит вас Земля. Да сделает вас Земля своими, — вновь прошептал Габорн старинное благословение.

Он страшился того, что ему предстояло. На рассвете он оставит этих людей, отправится на юг, на войну. Одна надежда, что им удастся бежать от злобы Темного Победителя.

Столько людей ему доверилось, и всех он хотел спасти, хотел сделать все, что в его силах. Но настоящих сил еще не было, они только созревали в нем. Пока Габорн почти ничего не умел. Ничего.

«Сколько бы ни выжило нас в эти темные времена, — думал он, — я всегда буду помнить тех, кому не смог помочь. И ради собственного спокойствия я должен помочь всем».

Он долго размышлял над отрывком из книги, написанной эмиром Оваттом из Туулистана, — это было не запретное учение Дома Разумения, а просто стихотворение. Габорн не помнил его наизусть целиком, в памяти осталось лишь несколько строк:

Хоть не может продлиться навеки любовь,Но я буду любить все равно.Пусть противник сулит поражение мне,Я сраженье начну все равно.

Габорн тоже так думал — борьбу нужно было вести до конца. Вселенная — могучий противник. В свое время смерть придет за всеми. Но пока ты жив, ты волен выбирать, каким тебе быть. Габорн очень хотел сохранить в себе то, что позволяло ему жить в ладу с самим собой.

Он задумался об эмире Оватте из Туулистана. Книга, которую тот послал королю Сильварреста, была интересна. Эмир, судя по всему, был необыкновенный человек. И на его дочь Саффиру Габорн возлагал большие надежды. На холме у Даннвуда, возле самой кромки деревьев он заметил вдруг призрачный огонек, мерцающий серый свет. Там во тьме на призрачном коне восседал дух, глядя в сторону замка и людей.

«Охраняет, — понял Габорн, — как я и велел. Следит, условно пастух с холма за своими стадами».

На таком расстоянии Габорн не видел, кто это. Может быть, дух самого Эрдена Геборена, а может, дух его отца.

Хорошо бы сейчас посоветоваться с отцом.

Интересно, могут ли призраки сразиться с Темным Победителем? Габорн засомневался. Смертного может убить одно холодное касание призрака, но при свете дня духи исчезают. Они боятся пламени костра. Теряют силу при солнечном свете. Темный Победитель явился из подземного Царства Огня, и это значит, что он, конечно, не боится света.

В углу кашлянул Хроно.

Габорн повернулся к нему, надеясь, что тот подскажет какую-нибудь мысль.

— Поговори со мной, — сказал он как бы невзначай. — Что ты думаешь о наших планах? Правильное ли решение я принял сегодня?

— Я не могу ничего сказать, — ответил Хроно таким тоном, который ни в коей мере не выдавал его истинных чувств.

Габорн задал риторический вопрос, заранее зная ответ:

— Если бы я тонул возле самого берега, ты стал бы меня спасать?

— Я отметил бы в своих записях тот миг, когда вы скрылись бы под водой в последний раз, — сказал Хроно.

— А если бы вместе со мной тонуло все человечество? — спросил Габорн.

— В летописях это было бы отмечено как скорбный день для книг, — рассудительно отвечал Хроно.

— Где Радж Ахтен? Что он замышляет?

— Всему свое время, — сказал Хроно. — Очень скоро вы все узнаете.

Габорн удивился. Радж Ахтен тоже спешит сюда? Следом за Темным Победителем? Или же он вынашивает еще более страшные замыслы?

— Ваше величество, могу я задать вопрос вам? — спросил Хроно.

— Конечно.

— Вы думали когда-нибудь о судьбе Хроно? Думали о том, чтобы избрать меня… или кого-то из наших?

Габорн посмотрел ему в глаза, заглянул глубже, в мечты и надежды.

Недавно он заглянул в сердце отца — оно было чистым. Он заглядывал в сердце ребенка Молли Дринкхэм — в нем не было еще любви, одна только благодарность матери за молоко, за тепло ее тела, за сладкое пение.

Но даже этого младенца понять оказалось легче, чем Хроно.

Зрением Земли он увидел не одного человека, а двоих — своего Хроно и женщину с пером и пергаментом в руках, женщину с волосами цвета пшеницы и изумрудно-зелеными глазами.

Габорн не ожидал, что писцом, наделенным мудростью, может оказаться женщина. Он понял, что эти двое любят друг друга и что для них делить один разум на двоих — такое удовольствие и такое единение, каких Габорн и представить себе не мог.

Он заглянул еще глубже и увидел, что они разделяют еще и любовь к повестям, деяниям и песням древности, разделяют невинную радость, которую дарит им наблюдение за развитием событий — так садовник радуется, глядя, как разворачивают по весне свои белые лепестки первые крокусы, как пробиваются на засеянном поле зеленые ростки. Изучение истории было для них наслаждением, источником для которого служил весь мир.

Ничего другого они не хотели, только просто смотреть и наблюдать. Не хотели ни улучшить мир, ни избавить людей от страданий. Не искали для себя благ.

Им довольно было смотреть.

Габорн этого не понимал. И поразился, поняв наконец, какое сердце бьется в груди у его летописца.