Лорд Дансейни - Время и боги: рассказы Страница 50

Строители плотов

Перевод Г. Шульги

Все мы, люди пишущие, напоминаем матросов, спешно вяжущих плоты на обреченном корабле.

Когда, ослабнув под бременем лет, мы канем в вечность со всем, что в нас было, наши мысли, как затерянные плотики, закачаются на волнах моря Забвения. На них — лишь наши имена да фраза-другая; редко что-нибудь еще.

Те, чья профессия — писать на злобу дня, похожи на матросов, что вяжут плоты, только чтобы согреть руки, только чтобы отвлечься от мыслей о полной своей обреченности; их плотики развалятся раньше, чем корабль пойдет ко дну.

Смотрите — вокруг нас мерцает море Забвения, его спокойствие смертоносней, чем буря. Сколь мало волнуют его наши лодчонки. В его глубинах, как громадный кит, плывет Время; и, как кит, кормится мелочью — обрывками мелодий, безыскусными песенками давних золотистых вечеров — но вот повернется — и, подобно киту, опрокидывает огромные корабли.

Смотрите — вот лениво плывут обломки Вавилона*, а вот — то, что некогда было Ниневией*; их цари и царицы уже в глубине, под грузом веков, что скрыли громаду пропитанного влагой Тира и окутали темнотой и мраком Персеполь*.

Другие же… На дне моря, усыпанном венками, я смутно различаю очертания затонувших кораблей.

Все наши корабли непригодны к плаванию изначально.

А плотик, что сделал Гомер для Елены* — плывет.

Рабочий

Перевод Г. Шульги

Верх лесов, в которых стоял огромный дом, рухнул, и вместе с лесами упал рабочий. Я увидел, что, падая, он пытается вырезать ножом на лесах свое имя. Время у него было — падать предстояло почти триста футов. И у меня все не шел из головы этот его бессмысленный жест — ведь не только сам он через три секунды разобьется в лепешку, но и стойка лесов, на которой он нацарапает, сколько успеет, букв своего имени, через месяц-другой непременно пойдет на дрова.

Я пошел домой — нужно было заняться работой. Но весь вечер мне не давали серьезно работать мысли о безрассудстве этого человека.

А поздно ночью — я еще работал — сквозь стену вплыл призрак рабочего и, смеясь, повис надо мной.

Я не слышал его смеха — лишь собственный голос, когда заговорил; но видел нечто расплывчато-серое, трясущееся от хохота.

Я спросил, над чем он смеется; тогда заговорил и призрак.

— Я смеюсь над тобой: ты сидишь и работаешь, — сказал он.

— Почему же, — спросил я, — ты смеешься над серьезной работой?

— Э-э, твоя прекрасная жизнь пролетит, как порыв ветра, — сказал он, — а через несколько веков и от всего твоего дурацкого мира следа не останется.

Он вновь залился смехом, на сей раз слышимым, и со смехом прошел сквозь стену и растворился в вечности, из коей явился.

Гость

Перевод Е. Джагиновой

Восемь часов вечера в один из модных ресторанов Лондона вошел молодой человек.

Он был один, но заказанный им столик был накрыт на две персоны. За неделю до этого дня он тщательно продумал меню ужина.

Официант поинтересовался, когда прибудет второй приглашенный.

«Наверное, его не стоит ждать раньше кофе», — объяснил молодой человек, поэтому его обслуживали одного.

Сидевшие за соседними столиками обратили внимание на то, что юноша все время обращался к пустому стулу, и монолог этот продолжался на протяжении всего неспешного ужина.

«Думаю, ты знал моего отца, — обратился он к стулу, когда принесли суп. — Я пригласил тебя сегодня вечером, — продолжал он, — потому что хочу, чтобы ты оказал мне услугу, даже настаиваю на этом».

В молодом человеке не было ничего эксцентричного, кроме этой манеры беседовать с пустым стулом, да и ужин он заказал отменный, любой нормальный человек не отказался бы от такого ужина.

После бургундского его монолог стал еще более многословным, хотя нельзя сказать, что он слишком много выпил.

— У нас есть несколько общих знакомых, — сказал он. — Год назад в Фивах я видел царя Сети*. Думаю, он не слишком изменился со времени вашего знакомства. Мне показалось, для царя лоб у него низковат. Хеопс* покинул дом, который построил, чтобы принять тебя, похоже, он готовился к встрече с тобой долгие годы. Наверное, тебя редко развлекают таким образом. Этот ужин я заказал неделю назад. Я подумал, что со мной вместе придет одна дама, но она отказалась, и я пригласил тебя. Что и говорить, она не сравнится по красоте с Еленой Троянской. Что, Елена и вправду была так прекрасна? Ну, впрочем, не в момент знакомства с тобой. Тебе повезло с Клеопатрой*, ты встретился с ней в зените ее красоты.

— Тебе не случилось узнать ни русалок, ни фей, ни прекрасных богинь прошлых эпох, и это лучшее, что ты мог сделать.

Он замолкал, когда официанты подходили к столику, но как только они уходили, продолжал свой веселый вздор, по-прежнему адресуя его пустому стулу.

— Представляешь, вот только вчера видел тебя здесь, в Лондоне. В автобусе по направлению к Ладгейт-хиллу. Он ехал слишком быстро. Лондон — неплохое место. И все же я буду рад покинуть его. Именно здесь, в Лондоне, я встретил ту даму, о которой упоминал. Если бы не Лондон, я, вероятно, никогда бы ее не встретил, и если бы не Лондон, она бы не позволила мне так долго развлекать ее. Так что в любом случае…

Он прервал свою речь, заказал кофе и, проникновенно глядя на официанта, вложил в его ладонь соверен.

— Только, пожалуйста, настоящий кофе — не цикорий, — попросил он.

Официант принес кофе, и молодой человек бросил в чашку какую-то таблетку.

— Не думаю, что ты часто захаживаешь сюда, — продолжил он. — Что ж, тебе, наверное, пора. Я отвлек тебя, у тебя уйма дел в Лондоне.

Он выпил свой кофе и рухнул на пол прямо около стула. И доктор, случайно оказавшийся среди посетителей ресторана, склонился над ним и сообщил взволнованному администратору, что, без сомнения, к молодому человеку прибыл его гость.

Смерть и Одиссей

Перевод В. Кулагиной-Ярцевой

В сонме богов Олимпа Любовь смеялась над Смертью, потому что та была уродлива и ничего не могла с этим поделать, и потому, что ни разу не совершила ничего значительного, а она, Любовь, — совершила.

Смерть терпеть не могла, когда над ней смеются, и думала только о нанесенных ей обидах, а еще о том, что сделать, чтобы эти насмешки прекратились.

И вот однажды Смерть появилась на Олимпе с важным видом, и все боги заметили это.

— Что ты задумала? — спросила Любовь.

И Смерть торжественно ответила:

— Я собираюсь напугать Одиссея.

И, завернувшись в дорожный плащ, вышла через дверь, предназначенную для ветра, а ее тяжелый подбородок был обращен к земле.