Виктор Демуров - Зарницы грозы Страница 50

Волх на мгновение замер, перестав биться и рваться. Он начал вытягивать одно щупальце за другим. Больно, мучительно, дуги сокрушают броню, кровь хлещет черным пламенем. Словно рой разгневанных ос, кидаются заморские упыри и ночные призраки — не пустить, удержать. Мысленная команда Волха бросает им навстречу ящеров и нав. Те присоски, что орудовали в Тугаринском княжестве, он высвободить не сумел: отсекли, отгрызли, вырвали из тела и всосались в их живительные соки.

С огромными потерями отступили русичи из берендейских княжеств. Кто ж мог знать, что Заморье там годами гнездилось, подготавливалось, копило воинов, а в назначенный час просто перебило усилия Ягжаль скрытым кнутом и золотым пряником. Тугарин же вовсе торжествовал. Злополучные десять полков заморцы смели и втоптали, а поживу да пленников с барского плеча кинули берендеям. Мол, нам ни к чему, вооружайтесь, союзнички.

Последние щупальца выдрались на свободу и кровавым клубком уползли в Навье царство. Пекельный юг закипал. Новые и новые присоски Заморья вспучивались из-под лавы и базальта — тысячи, мириады, да сколько же их у него? Насторожился Муруган, очнулся Чи-Ю. Потрепанный Волх тяжело дышал, опустив голову, и залпом всасывал корм, восполняя потерю крови.

Оправившись от позорной неудачи, Финист стал крепить оборону. Тугарина распирала гордость: еще бы, столько чести! На блюдцах его уже поименовали «борцом за свободу», а этим титулом Заморье всегда величает особо отличившихся своих приспешников. Микки Маус опять произнес речь, назвал Тридевятое царство царством тьмы и призвал защитить мир от «всепожирающего спрута».

— Тьмы, ишь... А твое-то царство светлое разве? — рассердилась Ягжаль. — Лицемеры!

— У него не царство, — поправил Баюн. — Микки Маус не царь, а Отец. Как такой порядок государства называется, я даже не знаю.

— Общак воровской, вот как! Кто этот Микки Маус? Рот болтливый. Он и слова говорит не от себя, а ото всех этих Даков да Скруджей, сундуков денежных. У нас в Тридевятом власть означает богатство. А у них наоборот, богатство означает власть.

О богатстве думал и Оскар Зороастр, пробиравшийся к Метрополису. Тото был твердо намерен попасть на сборища и разузнать, что творится. Самому же Оскару уже стало все равно, куда идти, но отныне он маскировался: отпустил бороду, выкрасил ее, и стал похож на ярмарочного разбойника.

— Не идет торговля, — сказал Оскар. — Никому мы с тобой не нужны, Тото.

— Еще бы. Ты, как мышь, бегаешь по норам. В больших городах кто-нибудь да купил бы твою дребедень. Здесь же людям самим надо прокормиться.

На прошлый ужин песик притащил двух крыс. Обе достались Тото. Оскар в тот вечер не ел.

— Ты не мог бы ловить сусликов? — спросил он тогда. — Или сурков?

— Привередничаешь. Ты сам пробовал поймать суслика? Я тебе не такса!

Гудвин Зет выгреб из карманов последние медяки. Он копил их на обувь — башмаки совсем прохудились. Как ни высчитывал, получалось впритык. Или несколько раз пообедать, или больше не чувствовать ногой снег. Оскар вздохнул и положил деньги обратно.

Мимо его лотка прошел молодой гоблин. Что-то вдруг притянуло его глаз, и гоблин вернулся. Он зарылся длинными мосластыми пальцами в товар Оскара и копался с брезгливой миной на бугристом лице, пока не выудил очки с зелеными стеклами.

— Это что, папаша? Они волшебные?

— Волшебные. В них кажется, будто ты в сказочной стране.

— А они не могут, — гоблин подмигнул, — одетых девок голыми показывать?

— Никудышняя у тебя сказка, парень, — не удержался Тото.

— Стари-и-ик, — гоблин бросил очки обратно, — продай свою шавку. Она у тебя лучшее из всего твоего барахла. Я даже заплачу.

— Тото не продается, — вежливо ответил Оскар.

Гоблин хотел что-то сказать, но солнце вдруг закрыла тень. То летела большая стая ночных призраков. В лапах у них были вооруженные упыри.

— Русичей кошмарить, зуб даю. — Гоблин поковырялся в носу.

— Когда уже это кончится? — К ним подошла женщина с корзиной, полной только что купленной еды. От запаха свежего хлеба Оскар сглотнул. Женщина указала на небо: — На что идут мои деньги? На войны?

— Вольнодумщица, что ли? — цыкнул гоблин. — Смотри-ка, закупилась как. Да ты бы грязь с камнями жрала, не будь этих войн.

— Потерпела бы! Вот такие, как ты, перемерли бы сразу.

— Я всегда говорил, двуногие изнежились, — вставил песик. — Самое время вам поголодать.

— Тото, — одернул его Оскар, — это ужасно грубо.

— Он прав, мистер. — Женщина взяла с лотка лапку Пасхального Кролика, покрутила в руках. — Правду лучше говорить в лицо. Мы это делать разучились.

— Купите вот это, советую, — Оскар протянул ей мазь «Messier». — Омолаживающая.

— Советуете? Сами, что ли, пробовали? — Женщина улыбнулась. — Ловец снов, разве что, дайте. Я повозку украшу. А вообще, бросили бы вы это дело. Людям скоро будет не до безделушек.

— Почему вы так думаете? — Гудвин Зет взял от нее деньги и положил в карман к медякам.

— Сами увидите, если палантир есть у вас. Что произойдет, я не знаю. Но что-то должно.

— Вы идете в столицу? — угадал Оскар. — Я тоже.

— Иду. Точнее, еду. Хотите составить компанию?

Женщину звали Джинджер. Ее крытый фургончик был забит самым разным хламом, увешан амулетами, оберегами, кулонами и перьями, а у лошади на спине нарисовали сердце, пронзенное стрелой. Хозяйка носила четырехцветную юбку полузапрещенного Сестринства Поппинс, густо подводила глаза углем и знала множество песен.

— Дом я продала, — сказала Джинджер. — А деньги трачу в пути свободно. Они нам могут скоро уже стать ненужными.

— Почему люди идут на это сборища? — спросил Оскар.

— Трудно объяснить. Да вы сами должны почувствовать.

— Я чувствую, — тявкнул Тото. — Похоже на свет. Как будто внутри зажгли маленький фонарь.

— Да, — просияла Джинджер, — именно так! Теплый свет, который что-то обещает. Покой, надежду. У каждого свое. Это не зов, не приказ, даже не совет. Он просто есть, и к нему хочется тянуться.

«Наваждение», подумал Оскар. «Черная магия».

Но по мере приближения к столице он и сам стал ощущать какие-то новые силы, вливавшиеся в его побитое жизнью тело. Будто бы и не было тех лет, в течении которых он скрывался, скитался, голодал. Будто вернулось опасное, но счастливое время Изумрудного Братства, когда все друзья были вместе, верящие в единую цель, а неистовая, бесстрашная Дороти — еще жива. Тепло, мерцавшее глубоко в груди, придавало уверенность. «Только ты», говорил свет. «Никто не может удержать тебя на цепи. Ты свободен, и ты можешь на самом деле изменить мир». В нем было все: дорогие воспоминания, свежий запах бархатных розовых лепестков, первый осенний снег, встречи с лучшими друзьями, праздники, радость созидания, яркие сказочные сны. Ожидание чуда — так, приблизительно, Оскар мог бы описать это чувство, в полной мере знакомое только детям.